/ Литература / Проза /

Пьер Куртад. Конец Италии

Автобус приближался к Риму.

- Дамы и Господа, - заговорил гид, сидевший рядом с водителем и чуть ли не конфиденциально вещавший в микрофон, - сейчас мы едем по местности, которую называют Римской Кампанией. Вскоре вы увидите Семь Холмов Вечного Города. Мы находимся в одном из тех районов мира, который был воспет лучшими поэтами и стал сюжетом знаменитейших картин. Будучи плодородной до конца Римской Империи, "кампания" ныне выглядит краем забвения, что и составляет ее величие...

"Так вот она, - думал Арман, - эта Римская Кампания, над которой проливал слезы Шатобриан, которой посвящены многие фразы и многие слова..."

- У тебя есть Стендаль?

- Да, мой милый, - ответила молодая жена Армана, с которой он совершал свадебное путешествие. Лора была лиценциатом литературы, как и он, что позволяло им обеспечивать себе спокойную жизнь, ибо оба могли работать на одном поприще.

Арман открыл 232-ю страницу "Итальянских хроник" в издании Мартино и негромко прочел, волнуясь от звука собственного голоса: "В трех или четырех лье от Рима начинаешь замечать окружающее тебя полное одиночество, высшую степень забвения, о которой говорило столько путешественников. Если бы столь великому императору, как Наполеону, удалось вернуть к жизни Агро Романо, Рим утерял бы три четверти своей красоты. Я, пересекая восхитительные ландшафты, печальные, спокойные, грандиозные, глубоко ранящие душу..."

- Милая, что с тобой?

- Ничего, - сказала она, - пустяки, это - жара. Сейчас пройдет...

Но недомогание не проходило. Пришлось попросить остановить автобус. Лицо Лоры позеленело. Арман придерживал ей голову и лоб, на котором выступили капли холодного пота. Они стояли на краю одной из тех дорожных канав, которые видели римские легионы и самого Стендаля, умирающего от скуки, когда он покидал Читавеккия, чей далекий вид на мгновение пробил пелену белого света, отраженного от металлических резервуаров с бензином.

- Теперь лучше, - пробормотала она, - лучше. Не беспокойся обо мне... Сяду в автобус и закрою глаза. Попробую заснуть.

- Но ты же не увидишь ландшафта.., - забеспокоился Арман.

- Пустяки, ты мне расскажешь. Я увижу его твоими глазами...

Арман был тронут до слез. Лора не была красавицей, но их отношения были проникнуты духом великого интеллектуального единения. К тому же, перед ними открывалась целая жизнь.

Они поднялись в автобус. Лора положила голову ему на плечо. Он прикрыл ее глаза ладонью. Она попросила: "Рассказывай".

Арман видел лысые холмы, над которыми торчали громадные цветастые щиты из дерева, приказывающие автомобилистам выпить аперитив Бранко и заправиться маслом Эссо.

"Быть может, думал он, быть может, и Стендалю понравилось бы увидеть в этом совершенном одиночестве, в этом высшем забвении рекламу тканей С..."

То были металлические букеты красных роз в двадцать раз больше обычных, которые через равные промежутки торчали на придорожных столбах.

- Ты знаешь, милая, это очень красиво, - говорил он. - Но крайне трудно описать именно потому, что это прекрасно. Потому что ничего нет. На самом деле все это прекрасно лишь из-за воспоминаний. Я спрашиваю себя, как к этому относятся люди, не получившие классического воспитания? Это заставляет меня думать о "De Viris" и грамматике Клузе. Гид сказал, что мы въедем в Рим через Народные Врата, украшенные Микеланджело. Я как раз вспоминаю, что и Стендаль проходил именно через эти Народные Врата и что таможенники надолго задержали его своими административными придирками. Удивительно, как все может быть испорчено одной деталью. Ты Стендаль и едешь в Рим, чтобы найти себе любовницу.., а приходится лаяться с держимордами, которые маринуют тебя в пыли и грязи!

- А ты, - шепнула она, - въезжаешь в Рим со своей женой-бедняжкой, которой стало дурно в автобусе и которая изводит тебя. Ты прав, одна деталь может все испортить...

- Не будь глупышкой, - возразил Арман, - я не Стендаль. А вот и холмы! Семь Холмов. Они увенчаны зонтичными соснами.

Арман свободной рукой открыл томик Стендаля на фразе, описывающей зонтичные сосны, а другой поглаживал влажный лоб Лоры: "Печальные сосны венчают холмы вечного города".

- Любопытно, - сказал он, - как простая фраза может получить свое развитие. Я бы сказал: "Вот семь холмов, увенчанных зонтичными соснами..." А ведь "печальные сосны" и "Вечный Город" буквально меняют все...

- Мне лучше, - сказала Лора.

Движение на улицах их очаровало. Золотистая патина памятников заставила забыть о трудных мгновениях последней части путешествия. "Универсальное Агентство" заказало для них так называемый "матримониальный" номер с одной огромной кроватью в отеле, вознесшимся над Городом на одном из холмов, чье название Авентин было заряжено для них таким высочайшим смыслом, что они едва могли поверить, что здесь могли существовать кафе и торговцы почтовыми открытками.

Они всегда представляли Авентин некоей театральной сценой для вечного спектакля великих страстей, для трагедии масок. Они удивились, увидев вокруг такие же как у них лица.

Арман смотрел, как Лора укладывает в комод их матримониального номера свои личные принадлежности. Потом молодая женщина закрылась на защелку в ванной, словно ей требовалась защита. Арман вытянулся на постели и прислушался к птичьему щебетанью в соснах, к которому примешивался стук палки - на террасе выбивали ковры. Когда Лора вернулась в комнату, он с болью понял, хотя всегда знал об этом, что она была просто милой женщиной, уже изрядно потускневшей и излишне полной. Но о будущем думать не стоило.

- Ну что ж, - сказал он, - пошли завтракать, моя дорогая... Да?

Она ответила: "Ну конечно". Хотя ждала другого. Она не знала, чего ожидала, но только не этих слов.

Она уложила косметику в белую сумку, которую он купил ей в Бордигера сразу после переезда границы, когда они были счастливы повторять себе, что уже попали в Италию, и с удовольствием разглядывали колбасы, сыры в виде колбас и подвешенные за горлышко бутылки кьянти в соломенных оплетках. Она отыскала две почтовых открытки, которые они купили в Пизе в Композанто после того, как налюбовались падающей башней. Они вместе рассматривали их. На них был изображен Дьявол, рогатый, волосатый, прыщавый, закованный в железа, сжимающий в своих осьминожьих щупальцах обнаженные тела пленников, стоящих на карачках задом кверху - к их мукам добавлялись похотливые приставания низших демонов, ищущих свое собственное маленькое удовольствие.

- Фантастика, - воскликнула Лора.

- Ах! - возразил Арман, - это не то, что думаешь об Италии, это не мысль о счастье... Но уверен, в этой стране люди не могут искренне верить в Дьявола.

Он обнял ее.

- Я люблю тебя.

- Да? - спросила она. - Любишь? Уверен?

- Да. Я тебя люблю.

- Дорогой, нет. Мне не нравится этот свет.

- Тогда пойдем прогуляемся.

Вначале они выпили по горькому аперитиву на террасе кафе на Вия Витторио Венетто. Оно походило на кафе на побережье моря - летнее, сине-бело-зеленое на фоне охры домов. Арман провожал взглядом молодых женщин, почти все они были прекрасны, они шли мимо, некоторые были смуглы, другие белы, словно их прятали в тени квартир с полами из розовой мраморной крошки. И у всех у них была высокая грудь.

- Как красивы девушки в этой стране, - обронил он.

- Не знаю, не отдаю себе отчета...

- Ну что ты, - возразил Арман, - это неоспоримо...

Они - часть пейзажа. Они словно созданы для этих улиц...

Лора неуверенно улыбнулась.

- А я, я не создана для этой страны?

Арман нежно обнял ее за плечи.

- Ты, - сказал он, - это ты, тебя я люблю...

Он заметил, что на левом крыле носа у нее начал формироваться прыщик, и тут же необъяснимо проникся чувством долга.

Они купили в киоске кулинарную книгу за две сотни лир с огромным количеством иллюстраций, потому что Лора решила по возвращении домой, когда они устроятся в своей квартире, научится готовить итальянские блюда, хотя никогда не была расположена к кухонным занятиям. Она говорила сама про себя, что "будет заурядной хозяйкой". На что Арман всегда отвечал: "Ну и что такого? Я тебя люблю".

Они отыскали автобусное агентство, обслуживающее холмы Альбен, и хотели отправиться пообедать на берега озера Неми, где в античные времена устраивались морские баталии. Лора знала многое об этих сражениях, но было слишком поздно и никто не мог гарантировать возвращение в Рим.

В конце концов они взяли такси и поехали в квартал Трастевере.

Они помнили, какую роль играл некогда этот квартал, когда в нем обитал непокорный плебс. Именно здесь плелись заговоры. Отсюда, потрясая мечами и факелами, начинали набеги жестокие банды, идущие на приступ замка Сен-Анж.

Наступил вечер и появилась луна.

Они пообедали во дворике таверны, усаженном апельсиновыми деревьями, в листьях которых прятались красные лампочки. Их восхищала белизна скатертей и белизна хлеба.

От столика к столику ходил аккордеонист, распевая песни, больше похожие на андалузские. Лора решила, что это было вероятно наследие испанского владычества, наследие Борджия. Они заговорили об Итальянском Ренессансе, о безудержных страстях, о вкусе к свирепой и безумной жизни людей, бывших не преподавателями колледжа, а художниками, политиками, солдатами.

- Какое мужество! Какой вихрь! - восклицал Арман, - а одновременно... Посмотри, если взять, к примеру, жизнь Макиавелли, то она была печальной жизнью неудачника. В конце концов, кем был Макиавелли? Отцом многочисленной семьи, переживавшей трудности, служил он помощником столоначальника в муниципалитете Флоренции и едва сводил концы с концами.

- Верно, - кивала Лора, - вероятно многие из тех людей, которым мы приписываем необычную жизнь, были простыми людьми, у которых болели ноги, у которых не всегда были красивые жены и которые зачастую с трудом расплачивались с долгами в конце месяца. Ведь платить вовремя надо было в любую эпоху. Макиавелли платил за квартиру. Цезарь Борджия вероятно не платил, но у него были иные заботы.

Арман рассмеялся. Он радовался тому, что Лора умела быть забавной и всегда имела про запас необычные мысли. Он дружески похлопал ее по левой руке.

- Не трогай этот прыщик, - сказал он. - А то он сильно воспалится.

Они перестали говорить о Ренессансе. Воцарилось молчание, потом она вдруг решила, что хочет увидеть Вия Аппия при свете луны. Официант, хорошо говоривший по-французски, поскольку работал в Париже, объяснил, что удобнее всего было отправиться туда на своей машине, но они могли сесть и на троллейбус до Врат, а оттуда добраться пешком, ибо это была отличная прогулка, особенно для влюбленных и тем более при луне.

Они посидели еще немного, попивая белое вино Шато Ромен с кусочками льда из небольших зеленых стаканчиков толстого стекла, похожих на лампадки, куда ставят свечки перед образом Девы. Теперь аккордеонист перешел к неаполитанским мелодиям. Напротив них за столиком сидела одна женщина в окружении четырех мужчин. Официант сообщил им, что то была знаменитая киноактриса, но они ее не знали. У нее было лицо с удивительно правильными чертами. Римское лицо, гладкое и гордое. Над ее полуприкрытыми глазами нависали длинные ресницы. Арман заметил, что грудь ее под платьем была обнажена. До Лоры у него, едва вышедшего из подросткового возраста, было два-три приключения со студентками, скромными и умненькими, которым он писал письма о жизни вообще и об их занятиях в частности.

Но женщина напротив была той женщиной, с которой ему сейчас хотелось отправиться на Аппиеву дорогу.

Незнакомка вела себя совершенно непринужденно со своими четырьмя спутниками: тремя стариками и одним юношей. Все они были одеты в светлое, на них были белые накрахмаленные рубашки и очень строгие одноцветные шелковые галстуки. Они смеялись. Подливали ей вина или гладила ее черную собачку с пышным мехом, откликавшуюся на имя - по-итальянски - Наполеон.

Фраза Стендаля: "Печальные сосны венчают холмы Вечного Города" словно зазвучала в душе Армана. Он искоса глянул на Лору. "И все же я ее люблю, - говорил он сам себе, - я ее люблю... Но что означает: я ее люблю?" Ему захотелось сию же минуту покинуть Италию и вернуться в Кан, куда их назначили на работу. В Кане Лора будет на своем месте, в своей подлинной жизни, а не среди декораций, в которые она не вписывалась.

- Не трогай свой нос, - повторил он на этот раз нетерпеливо. - У тебя все воспалится.

- Что ты хочешь сказать этим "все воспалится"?

Она взяла его за руку. Он сильно сжал ее, потом нежно погладил. Она закрыла глаза. Они дали аккордеонисту сто лир.

Вия Аппия была залита лунным светом, синие тени кипарисов полосами лежали на плитах, в которых римские колесницы проделали две глубоких параллельных колеи. Гигантская рекламная шина из дерева вырисовывалась на молочном небе над гробницей Сесилия Метелла. Ночь была теплой. По обе стороны тысячелетней дороги мотороллеры, словно лошади на привязи, ожидали своих седоков: парочки укрывались в провалах ночи. Повсюду трещали сверчки, никак не мешая рукам скользить по счастливым разгоряченным телам.

- Как это прекрасно! - восхитилась Лора.

У них было мало времени. Последний троллейбус уходил через четверть часа. Они уселись на придорожный столбик, держась за руки. Арман первым нарушил молчание. - Какая удивительная цивилизация! - сказал он. - Когда представишь себе, что эта дорога тянулась до Неаполя еще двадцать веков назад...

- Да, - подхватила Лора, - об всем этом читаешь, все это узнаешь, но удивительное именно в том, когда ты видишь это и понимаешь, что это не описание из книг, а живые вещи.

Она смотрела на мотороллеры и думала о влюбленных парочках, которые прятались за гробницами римских патрициев. Арман обнял ее и долго целовал в губы, хотя ему уже казалось, что в ней не осталось никакой тайны.

- Пора возвращаться, - нежно сказал он. - Ты должно быть устала. Тебе было очень плохо в автобусе.

- Ах! - воскликнула она, - ты был так мил. И проявил столько терпения.

- Ну что ты, дорогая, это вовсе не важно...

- Но я тебе причинила массу неудобств. Помешала спокойно рассматривать окрестности... Мне не хотелось бы быть обременительной. Я не слишком обременительна? А?

- Нет, ты - глупышка! Я люблю тебя.

- Я тебя люблю.

- Ну видишь, видишь, все очень хорошо...

Они оставались в Риме еще два дня, с прилежанием посещая все известные места.

Им очень понравились сады виллы Боргезе. Бесстыдство Полины Бонапарт восхитило Армана, который бегло, кончиками пальцев, приласкал мраморные груди статуи Кановы. Они ели мороженое в тени сосен, которые вблизи не выглядели столь печальными, как их описал Стендаль. В их тени под присмотром нянь играли красивые детишки, говорившие по-немецки.

Святой Петр им не понравился. Он напоминал им театр в момент, когда пустеет зал. Арман сравнил священников, семинаристов и служек с механиками в сутане.

- Это действительно ужасает, - подтвердила Лора.

Но вдруг вспомнила о венчании в церкви и замолчала.

- Бездушное место, - сказал Арман.

- Быть может, по нашей вине, - не выдержала Лора. - Быть может, потому, что мы сюда ничего не привносим.

По вечерам, когда они возвращались, у них болели ноги, в головах кружил калейдоскоп закатов, митр, обнаженных богинь, морских раковин и распятий.

Арман молчал.

- О чем ты думаешь? - спрашивала Лора. - О чем ты думаешь? Что за заботы терзают тебя?

- Да нет, - отмахивался Арман, - нет. Я люблю тебя.

- Это должно тебя радовать. А ты вовсе не весел...

- Мне лучше, чем весело. Я счастлив.

- Ты в порядке?

- О, да.

Не признаваясь самим себе, они с облегчением встретили утро отъезда в автобусе на Капри в полном соответствии с программой Универсального Агентства, которое предусмотрело пять дней пребывания на чудесном острове. Капри было тем местом, о котором несомненно вспоминаешь всю жизнь.

К сожалению, день отъезда оказался исключением - шел дождь. Кампания показалась им частью Нормандии. Они выпили кофе из термосов. На этот раз Лоре не стало плохо, но прыщик на носу затвердел, покраснел и вспух. Арман успокоился. Он разглядывал высокие виноградники, тонувшие в тумане холмы с какой-то нежной покорностью. Солнце вырвалось из-за туч, когда они подъезжали к Неаполю, где должны были провести час перед отправлением на катере на Капри. Этого было достаточно, чтобы знать, что им не солгали и что оправдывало, как сказал один из пассажиров автобуса Универсала, поездку. Поездку оправдывал даже вид Везувия. Не то, чтобы это была необычная гора, особенно с тех пор, как перестала дымить, а просто из-за названия, заставлявшего вспомнить о других таких же горах - Этне, Попокатепетле, Фудзияме, Килиманджаро. Дождь отмыл фасады домов, подчеркнув проказу, поразившую бедные кварталы, но как бы в виде компенсации вдохнул во все окружающее душу цветущей весны. Горячее солнце высушивало лужи на улицах. Арман и Лора говорили о "чувственности" Неаполя. Мальчишки пытались им продать ручки и часы, выторгованные у американских моряков - в масляных водах порта стояли угрюмые корабли с пушками, увенчанными белыми наголовниками.

- Мне не терпится увидеть Капри, - сказала Лора.

Само название - Капри - напоминало им о Тиберии, о муренах, смоляных факелах и желтых амфорах, утонувших в шафрановом песке.

Арман обнял ее за плечи и прижал к себе.

Однако, когда суденышко приближалось к острову, ему захотелось бури, туманов, чего угодно, лишь бы превратить эту безумно романтическую декорацию в обычный пейзаж для обычных людей.

Со станции фуникулера наверху, откуда порт едва просматривался через прелестное нагромождение залитых солнцем корзин, ярких шалей и ракушечных ожерелий, их с прочими клиентами Универсала отвели в гостиницу по дороге-ущелью мимо садов-террас, усыпанных красными цветами. Из окна их номера открывался вид на бухту и купола картезианского монастыря в мавританском стиле. Здесь царила полная тишина, которую изредка нарушал шорох пролетающей стрекозы, хлопанье зонтика, шуршание сухой листвы на оливах под лаской морского ветерка. Сады обрывом спускались к заливу. Вода была идеальной: синей, прозрачной до самых больших глубин. Моторная лодка чертила на ней длинный белый след.

- Это край мечты, - сказала Лора. - Быть может, все это декорации, но декорации чудесные! Ах как хотелось бы остаться здесь на долгие месяцы...

- Ты уверена, что не соскучишься по Кобуру? И даже по Кану?

- Почему ты так говоришь?

- Не трогай нос, дорогуша, иначе образуется огромный прыщ, который будет мучить тебя до самого конца поездки...

- Ты не считаешь меня красивой?

- Для меня ты самая красивая.

Он закрыл глаза и поцеловал ее в губы.

- Ты сошел с ума, - сказала она, когда сумела перевести дыхание.

- Ну уж нет, - усмехнулся он.

День был посвящен традиционной прогулке вокруг Острова. Они купили "гид" и не пожалели об этом. Могли ли они сами найти слова, чтобы описать "это странное ощущение эйфории, которое многие почитатели Острова называют "кокаином Капри" и которое происходит, быть может, от контраста ужасающей красоты скал, увенчанных дикой растительностью, и мирным очарованием узкой замощенной дороги, тянущейся вдоль прекрасных садов, где цветут розы, гвоздики, глициния и миндаль"?

Они никогда бы не узнали, что знаменитый грот Митрамания был древним храмом, посвященным Митре, а в доме известнейшего писателя Курцио Каноттьери посреди гигантской гостиной шестнадцати метров в длину выложен камин с задней стенкой из хрусталя, через которую можно любоваться морем.

Гид оказался еще более полезным, чтобы ознакомиться со светской жизнью. Они узнали, что в Канцоне дель Мар, "который прославился в мире за несколько лет, благодаря своему небесно-лазурному бассейну и шикарнейшему комплексу, где всегда после полудня на нескольких столах играют в канасту".

Однако к концу утра второго дня, когда они на террасе гостиницы принимали солнечную ванну, слушая гудение мух, кудахтанье кур, празднующих новое снесенное яйцо, и колокола монастыря, Арману захотелось восстать против того, что "гид" называл "кокаином Капри". Ему уже осточертела эта жизнь, погружавшая его в пучину одиночества, глубину которого он только что измерил. Вид величественного педераста в лазурно-голубых одеждах, которого на поводке прогуливал в миндальном саду бульдог со свисающим из пасти языком и которого окружали молодые англичане, получавшие от него засушенных морских коньков, завернутых в шелковую бумагу, вырвал его из оцепенения.

- В конце концов, что мы здесь делаем? - спросил он.

- Тебе не нравится? - удивилась она. - Что с тобой, милый? У меня ощущение, что еще с Рима ты чего-то мне не договариваешь...

- Да нет, дорогая, нет. Это не имеет ничего общего с тобой... Но я нахожу, что здесь царит какой-то абсурд. Не знаю... Но все это фальшиво... ну ты понимаешь, сплошная фальшь...

- Однако небо, море, миндаль - все это не фальшь...

- Это становится фальшью, - заупрямился он. - Все в конце концов становится фальшью из-за публики...

- Но мы же не публика, - возразила она.

- Публика, - упорствовал он. - Когда мы попадаем сюда, мы превращаемся в публику. Как и этот педрила в саду со своей собакой. Понимаешь, не будь мы связаны календарем путешествия, я бы уехал сей же час...

- Но куда? - удивилась она. - Хочешь вернуться во Францию?

- Не знаю, быть может. Эта страна не создана для нас.

- Быть может, ты считаешь, она не создана для меня. Скажи правду, ты считаешь именно так?..

- Ты с ума сошла, мое сокровище! Я просто хочу сказать, что эта страна не имеет ничего общего с тем, что мы есть, что есть наша повседневная жизнь...

- Нет. Ты хочешь сказать совсем другое...

День ужасно тянулся до самого вечера, когда вдруг рядом с Арманом из голубой воды ванн Тиберия вынырнула молодая женщина, которую он видел с четырьмя кавалерами в трастеверском ресторане в Риме. Белый купальник, солнце и вода не отняли у нее ни ее тайны, ни ее облика римской гордыни, гладкой и четкой, еще тогда поразившей Армана.

- Послушай, - воскликнул он, - это та актриса, которую мы видели в Риме...

- Видишь! - сказала Лора. - Полагаю, она приехала специально ради тебя...

Он засмеялся, но на этот раз смех его был искренним. Он с удовольствием и даже с нежностью оглядел белые ресторанные столики, размещенные в саду древней римской виллы, потом перевел взгляд на далекий красный квадратный парус, потом на жирное лицо загоравшего толстяка с полуприкрытыми глазами, лежащего на синем халате с желтыми полосами.

Кто-то сказал по-французски: "Гляди-ка, это ведь Мария Паскуа, актриса. Она и вправду удивительна".

- Она и вправду прекрасна, - согласился Арман.

- Да уж, - кивнула Лора, - она невероятно красива. Как ты думаешь, может мужчина любить такую женщину? Я нахожу в ней нечто суровое...

- Ну что ты, - усмехнулся Арман, - это не те женщины, которых любят, а те, на которых смотрят. Женщины, которых любят, совсем другие.

Он вдруг вспомнил, что в "гиде" упоминалось, как иностранцы несколько лет назад развлекались в гроте Митрамания тем, что пытались воссоздать древние ритуалы Митры.

- А ты, не знаю, что с тобой, но у меня ощущение, что ты несчастен.

- Ты не должна сушить волосы таким образом. Ты их испортишь.

Лора не ответила.

Из бара ресторана донесся громкий смех Марии Паскуа и двух типов в белом.

- А если нам здесь пообедать? - предложил Арман.

- Здесь должно быть очень дорого, - сказала Лора, - а обед в гостинице они нам все равно засчитают...

- Да, ты права. В конце концов эта система организованных путешествий выглядит просто идиотской...

- Но, милый, все же мы кое-что увидели. А поскольку мы видим это вместе, то мне большего и не надо...

- Дорогая... - начал он.

- Ну нет, - Арман был категоричен, - только не в Италию.

- Да нет же, я счастлив, глупышка Лора. Что за мысли у тебя? Считаешь, что я слишком заглядываюсь на женщин? - он рассмеялся. - Представь себе: "Преподаватель канского лицея бросает свою молодую жену во время свадебного путешествия и убегает со знаменитой итальянской актрисой Марией Паскуа!"

Она засмеялась.

- Может, перед возвращением выпьем по чинзано в ресторане?

- Нет! Нет, хочу поскорее вернуться в гостиницу... А вот и пароходик...

- У нас масса времени, мы можем сесть на другое судно.

- Дорогой, я немного устала.

Она вдруг побледнела. Прыщик на носу налился малиновым цветом.

- Прости, я не знаю, что со мной, я вся взмокла.

Арман прижал щеку к влажному лбу.

- Как в автобусе по дороге в Рим, - сказал он. - Пустяки, все пройдет. Дорогая моя уточка... дорогуша...

Ее глаза были закрыты.

- Я задаю себе вопрос, - проговорила она... - быть может, я беременна?

Арман уставился на море.

Он смотрел на море и вдруг сказал себе, что это море смешное, а люди вокруг просто смешная публика.

- Ты и вправду... думаешь?

- Я не уверена, но это возможно.

Он взял ее за руку. Наклонился и нежно поцеловал в губы, коснувшись прыщика, жар которого ощутил. И тоже закрыл глаза.

- Ты был бы доволен? - спросила она. - Я понимаю, что жизни это нам не облегчит. Но увидишь сам, все устроится. Главное, чтобы ты смог подготовить диссертацию.

- Не волнуйся за меня. Как ты себя чувствуешь?

- Лучше. Это проходит так, как и приходит.

- Не хочешь принять по стаканчику?

Она не ответила. Он проводил ее до ресторана, поддерживая под руку. Осторожно усадил за столик и спросил, что она хочет выпить. Она сказала, что с удовольствием выпьет чинзано.

- Ты думаешь, что можешь пить спиртное?

Она засмеялась.

- Конечно, дорогой, чуть-чуть не повредит.

Он посмотрел на Марию Паскуа, сидевшую на табурете вполоборота к нему. Белый купальник обтягивал тело актрисы так, что она казалась обнаженной, сияющей, как и статуя Полины Бонапарт на вилле Боргезе. Печальные сосны венчали холмы Вечного Города.

- Мне неприятно, что это случилось со мной во время поездки. Но мы еще вернемся.

Перевод Аркадия Григорьева

К Марии Паскуа присоединились два типа в белом, и она направилась к бару ресторана, расположившегося под развалинами балкона, с которого Тиберий бросал рабов на съедение муренам. Арман глянул на Лору. Прыщ на носу разбух. Вода и ветер растрепали молодую женщину, обрамив ее красное лицо париком из черных сосулек.

^ Наверх