Выпуском журнала занимался коллектив журналистов, литераторов, художников, фотографов. Мы готовим рассказ о коллегах и об их ярких, заметных публикациях.
А сейчас назову тех, кто оформлял СтМ с 1990-х до 2013-го.
Главный художник Александр Архутик,
мастер компьютерного дизайна Алексей Колганов
и фотограф Игорь Яковлев.
Большая часть обложек и фоторепортажей – творческая работа Игоря Яковлева.
Надеюсь, что нам удастся представить Вам увлекательную историю создания и деятельности СтМ.
Юрий Ростовцев, гл. редактор
«Студенческого меридиана», журнала,
которому я с удовольствием служил
с 1977 по 2013 годы.
В директорском кабинете становилось душно.
Семен Петрович Мордюков, преодолевая сонливость, послушно сидел по левую руку
от директора и, тоскуя о холодном квасе, выводил пальцем на пыльной поверхности
стола слово «феминизация».
Замкнув «феминизацию» каллиграфическим росчерком, Мордюков тут же спохватился
и начал стирать написанное рукавом. Однако, к его изумлению, буквы почернели и,
въевшись в полировку, испускали едкий синеватый дымок!
Мордюков обмер. Не зная, что предпринять, он инстинктивно вскочил со стула и,
вцепившись в лежавший перед ним толстый номенклатурный сборник, прикрыл надпись
животом. Не остывшие буквы чувствительно нагревали живот. Полежав на столе столько,
сколько можно, чтобы интерес к номенклатуре не показался подозрительным, Семен
Петрович осторожно сполз и, незаметно прикрыв испорченное место какой-то синькой,
нервно распрощался.
«Стыд какой! – с ужасом думал он, петляя по институтским коридорам. – Найдут,
вызовут перед всеми. Ну-с, товарищ Мордюков, покажите ваши пальчики!.. Пальчики...»
Мордюков встрепенулся, быстро вышел на лестницу и, осмотревшись, приставил указательный
палец к перилам. Краска зашипела, взвился дымок, и на дереве появилась черная
ямка. Сомнений не было. Перст ведущего конструктора отдела разработок вел себя
как нагревательный элемент.
Через час мордюковское чудо облетело весь институт. Побросав работу, сотрудники
валили толпами. Семен Петрович, разгоряченный и счастливый, зажигал лампочки и
вращал вентилятор, выжигал на досках кульманов дамские силуэты и, окуная палец
в чашки, кипятил воду. Его триумф достиг апогея, когда по эскизу месткома он украсил
завитушками рамку для приказов.
Через неделю триумфатора вызвал директор. Из-за обитых черным стеганым дерматином
дверей Семен Петрович появился, держась за сердце. Шепча запоздалые слова оправдания,
он добрел до скамейки в институтском дворике и, опустившись на скрипнувшие дощечки,
ушел в себя.
- Ох-ох-ох, грехи наши! – услышал вдруг Мордюков у самого уха.
Он открыл глаза и увидел рядом столетнего вахтера Семеныча с газетой в руках.
- Гляди-кось, беда какая! – продолжал старик, листая газету. – Ураган-то на океанских
островах все столбы повалил. Освещаться им теперь нечем.
- Меня бы туда, – с тоской вздохнул Мордюков и, жалуясь на судьбу, поведал вахтеру
о случившемся.
Семеныч слушал внимательно.
- Стало быть, электричество изобрел? – уточнил он, – это бывает. В одна тысяча...
м-м... восемьсот... на Варвару, помню, на великомученицу, соорудили мы с шурином
обиходную машину. Капусту рубила, дранку драла – и все без единого полена. Инженер
из города приезжал на ту машину глядеть и надпись сделал. Машина сия, пишет, есть
легкомысленный вечный двигатель, а работать не должен из-за последствий недопустимого
трения. Не признал машину, да еще старосте наклепал, что народ, мол, ненаучным
баловством смущаем.
- А вы? – насторожился Семен Петрович.
- Значит, порют нас, а мы не сдаемся и про себя в значение техники веруем!
- С машиной-то как?
- А что ей сделается? До поры в погребе хоронили, какое ни на есть к празднику
винцо сочинить. А как плодово-ягодный участок нам со старухой распределили, под
поливку приспособили. Старуха у меня негнущая.
Семеныч помолчал и, пощупав ладонью плешь, заметил:
- Ишь, распеклось небесное светило! Недоглядишь, последний лесопарк выгорит.
Покопавшись, он вытащил откуда-то из-под себя замусоленную фуражку, надел на голову
и... пропал!
- Семеныч! Ты где, Семеныч?! – воскликнул пораженный Мордюков.
- Да тутотко я, – раздался через минуту голос, – поблизости стою. Крыльцо подметаю.
Семен Петрович глянул в сторону проходной и обомлел. Метла, доселе стоявшая в
углу двора, сама собой подпрыгивала то вправо, то влево, сметая со ступенек окурки
и другой мелкий мусор.
Очнувшись, Семен Петрович увидел перед собой Семеныча, брызгавшего на него водой
из пол-литровой банки.
- Ты, дедушка? – жалобно простонал Мордюков.
- Да я же, я, куды мне, старому, деваться! – обрадовался вахтер. – Ты не бойся,
милок, это все фуражка моя парадная. Невидимка. В одна тысяча, этом, на масленицу,
пошили мы ее с шурином. Он носить-то не стал – не под размер вышла, а мне – аккурат.
Вот и надеваю, когда припечет. Суконце ноское, за сто лет не сотрешь... Ну как,
полегчало?
Семен Петрович не помнил, сколько он просидел на скамейке, как вышел на улицу
и потихоньку пошел домой.
Вечерело.
- Вы не спешите? – окликнул Семена Петровича знакомый голос.
Мордюков обернулся и увидел директора, подходившего торопливым шагом.
- Вот решил пройтись по итальянской погоде. А то все машина да машина...
Квартал они прошли молча. На углу, где вокруг бочки с пивом вилась суровая очередь,
директор достал сигарету, и Мордюков по привычке протянул ему свой палец-зажигалку.
Закурив, директор долго пускал дым, сосредоточенно глядя на мордюковский палец.
Мимо них прогромыхал опустевший трамвай, стреляя во все стороны беспросветной
июльской пылью...
- Вы его берегите, – неожиданно глухо сказал директор.
- Кого? – не понял Мордюков.
- Талант на пустяки не тратьте. Все проходит, а это... Будет на чем на старости
душу согреть.
Он постоял немного, потом, раздавив окурок, решительно выпрямился:
- Мне сюда. Дела. Завтра доклад в главке.
Он озабоченно взглянул на часы, коротко кивнул Мордюкову и, неуклюже подпрыгнув,
полетел по переулку, тяжело взмахивая руками.
Борис РЯБИКИН
Первый взлет
Профессора срочно вызывали в министерство.
- Придется начать вам, Мариночка, – сказал он молодой ассистентке. – Ни пуха -
ни пера!
Марина давно ждала этой минуты. У нее был составлен подробный конспект, план каждой
лекции, на отдельных карточках выписаны нужные цитаты и формулировки. На двадцатой
минуте она предусмотрела задать вопрос аудитории, а на тридцать пятой – рассказать
исторический анекдот, так всегда делал профессор, чтобы расшевелить аудиторию.
- Дорогие! – выкрикнула Марина с кафедры и почувствовала, как пересохло в горле
и задрожали колени.
Усилием воли она взяла себя в руки и продолжала лекцию. Курс был новый, сложный.
На двадцатой минуте, когда молодая ассистентка сделала паузу, кто-то лениво произнес:
- А зачем нам это нужно?
На тридцать пятой минуте, перед историческим анекдотом, взметнулась рука.
- Я ничего не понял! – раздался жизнерадостный голос.
В конце лекции полагалось спросить: есть ли вопросы?
- Есть! – донеслось с разных сторон. – Зачет надо будет сдавать или так?
Приехавший профессор застал Марину в слезах.
- Не могу я с этими студентами, Корней Иванович. Ленивые попались, тупые. Задают
глупые вопросы.
Профессор улыбался.
- Успокойтесь, коллега. Вы очень понравились аудитории. Это же были слушатели
спецсеминара – преподаватели, доценты.
Сергей КОМИССАРЕНКО
Пирожки
Не могу отказать людям!
Недавно в очереди стоял за пирожками. Немного нас было: я и человек сзади. Подходит
парень из нашей группы. Сует мне деньги:
- Пирожок с мясом, пожалуйста, возьми и кофе.
Еще подходят из нашей группы:
- Два пирожка с мясом и кофе.
- Три пирожка с мясом...
Потом пошли уже из других групп нашего курса:
- Пирожок с повидлом, пожалуйста, и кофе.
- Два пирожка с рисом...
Подходят с других курсов совсем незнакомые уже студенты, суют мне деньги:
- Пирожок с рисом, пожалуйста, и кофе
- Два пирожка с повидлом...
Вдруг тот, что сзади меня в очереди, проходит чуть вперед и сует мне рубль:
- Десять пирожков мне, пожалуйста, а на остальные – чай!
Тут испугался я, все деньги продавцу высыпал и к ожидающим:
- Становитесь, – говорю, – все согласно пирожкам!
И выстроились все, нормальная очередь образовалась. Я – последний. Сразу тихо
стало... Наконец подошел и мой черед, но тут опять кто-то сует деньги:
- Пирожок с мясом, пожалуйста, и кофе...
Короче, теперь я продавец.
Роман ЛЕВЧИН, Андрей ЧЕРНОВ
Диссертация
Смутно так помню, что когда-то все иначе было. Ходили мы в кино, в театр...
или нет, в театр вряд ли... в отпуск ездили к морю, в горы... Помню, книжки читали,
выставки картин посещали, спорили... С кем спорили, не помню. Наверно, с друзьями...
Ну да, у нас же тогда друзья были, мы с ними еще под гитару пели. Что пели, не
помню. Давно было... Точно помню – собаку держали. Не помню только, какой породы.
Да-а...
Раньше, бывало, придешь домой – в квартире пахнет так приятно: духами, пончиками...
Жена выбегает, на шею кидается, псина у ног трется...
А теперь?
Вхожу – запах стоит вроде от сыра рокфор. Я, конечно, слегка паникую, кричу:
- Ле-на-а!!!
Жена выходит в полуасбестовом комбинезоне, рассеянно посылает мне воздушный поцелуй
через респиратор и говорит:
- Извини, милый, – опыт!
- А чем это так... благоухает? – спрашиваю.
- А, это дихлорэтантринитроциантетрагидрофурилмеркаптан, – отвечает, как будто
так и надо.
- Он хоть не ядовитый?
- Нет, не очень. Смертельных исходов почти не бывает, чаще всего временная потеря
зрения и иногда паралич.
- Поесть... найдется? – говорю в тоске.
- Пошарь в холодильнике, милый, только осторожно, там петролейный эфир на верхней
полке, не опрокинь, может взорваться...
Господи. За что мне такая жизнь?!
Присесть негде – мебель завалена справочниками, перфолентами, монографиями. На
окнах когда-то цветы стояли, теперь – приборы, колбы, реторты. В одной – гомункулус.
Живой. Терпеть его не могу – уставился и глядит, глядит... Будто гипнотизирует.
Опять телевизор включить нельзя, от него осциллограф дергается. От электробритвы
тем более. Канализация не работает – какие-то химикаты трубу разъели.
Стою, жую черствый хлеб, глаза слезятся. Может, думаю, меня Агата Кристи отвлечет?
Вчера начал читать. Жуткий детектив. Восемь трупов в вагоне-ресторане. Так им
и надо! Докушались!
Шарю в шкафу на третьей полке, где оставлял. «Введение в теорию множеств», «Странные
частицы», дальше «Измерение диопольных моментов», «Теория возмущений»... Роюсь-роюсь
– нигде нету. То «Марковские процессы» попадаются, то «Комплексная семилингвистика».
Наверное, уже теряю зрение!
- Лена! – кричу. – Ты не знаешь, случайно, где Агата Кристи?
- Я ее на таблицу констант сверхтекучести сменяла! – отвечает гордо.
Ох, черт, скорей бы кончала диссертацию!
Григорий ГОЛЛЕНДЕР
Гармония
Какая гармоничная пара, – говорили все, как только мы поженились. – Они словно
созданы друг для друга.
- Им легко говорить, – жаловалась мне жена, сооружая себе прическу перед маленьким
зеркальцем. – А тут даже посмотреться не во что. Посуди сам, разве это карманное
зеркальце гармонирует с моей красотой и молодостью?!
«Совершенно не гармонирует», – с тревогой подумал я. Я отказался от своих маленьких
удовольствий и купил ей большое трюмо.
- Какая чудесная вещица, – обрадовалась жена. – Теперь я вижу себя в полный рост...
Кстати, сразу стало заметно, что некоторые детали моего туалета не гармонируют
с этим действительно шикарным трюмо.
Мне пришлось взять дополнительную работу и обновить некоторые детали ее туалета,
начиная от эластичных сапожек и кончая шубкой. Жена была вне себя от восторга.
Вскоре, однако, она дала мне понять, что наша комнатушка совершенно не гармонирует
с ее новыми туалетами.
Я бросил курить, продал все свои вещи, кроме зубной щетки и зонтика, и все-таки
купил прекрасную двухкомнатную квартиру.
Жена была на седьмом небе от счастья. Не теряя времени, я стал вызывать такси.
- Ты что? Собираешься эту рухлядь тащить в новую квартиру? – всплеснула руками
жена. – Она же там совершенно не будет гармонировать. Мебель надо срочно менять!
Я прекратил есть, назанимал везде, где еще не успел. Последнее нечеловеческое
усилие – и вот я сижу в мягком кресле из немецкого гарнитура, среди полированной
мебели, в новой квартире, отощавший, с ввалившимися, лихорадочными глазами, в
потрепанных джинсах и с зубной щеткой в кармане. И мне радостно, потому что я
вижу, каким счастьем светятся глаза жены. Наконец она заканчивает осмотр, и ее
взгляд останавливается на мне.
Мне очень жаль, – произносит она сочувственно, но ты совершенно не гармонируешь
с этой мебелью. Надо что-то менять...
Иван ФЕДОРОВ
Проверка
Как-то прошел по институту слух, что деканат задумал проверку посещаемости
учинить. Когда – неизвестно, а только говорили, что будут стоять при входе с самого
раннего утра и бдить. Опоздаешь на минутку , а тебе по стипендии, по стипендии,
да и выговор еще... С занесением... Грустная перспектива, тем более что мы к этому
непривычные. Ведь раньше как: проснешься, пожуешь, что с вечера осталось, домашнее
задание по языку посмотришь, да и в альма-матер. А тут уж нет – вскакиваешь ни
свет ни заря, в штаны впрыгиваешь, а внутри тебя звенит что-то: «Опаздываю! Опаздываю!!
Опаздываю!!!» – и мчишься сломя голову.
Ну день проходит, другой, третий, а проверки все нет. Целую неделю вовремя приходим
– нет проверки!
Тут с нашим коллективом метаморфозы всякие начали происходить – вроде страшнеть
мы начали. Я даже, когда мимо зеркала проходил – отворачиваться стал: небритый,
серый, весь какой-то голодный – ведь даже умыться утром не успеваю, – в общем,
жутковатое зрелище.
Но, конечно, больше всего слабому полу досталось. Мы-то, мужики, можем с вечера
побриться, утром только глаза пальцами протер и побег, а им же, горемычным, краситься
надо.
До проверки, скажу я вам, такие красивые люди были – просто загляденье. А через
недельку смотрю – глазки у всех махонькие, парики – набок, а из-под них волосики
жиденькие торчат. И цвет лица какой-то привнесенный. Смотреть даже на них несколько
неприлично стало.
Дошли до того, что друг друга узнавать перестали – вроде встречались где-то, а
лица все больше незнакомые...
Вот уж месяц прошел, а проверки все нет. Тут уж многие заболевать стали, да так
споро, что и учиться-то стало некому...
Ну, думаем, надо что-то делать. Собрались мы все (кто еще ходить может) и стали
решать, как дальше быть.
Хотели даже делегацию в деканат отправить с петицией, чтобы сразу проверку устраивали
или уж выгоняли всех подчистую.
А выручил нас Гриша-спортсектор. Речь его была коротка, но убедительна.
- Товарищи! – сказал он. – Кто должен заботиться о здоровье трудящихся? Профсоюз.
Я предлагаю выделить средства и купить спальные мешки. Тогда мы сможем или вообще
не уходить из института, и значит, не бояться никакой проверки, или же досыпать
свое здесь.
Предложение было принято на «ура».
И вот почти полгода мы так и живем. Кому ехать далеко – в аудитории ночуют. Примусы
купили, тазики всякие, хозяйством обросли.
И деканат доволен. Говорит: «Такой посещаемости со времен галер не было».
А вчера еще один слух прошел. Говорят, деканат хочет какую-то сессию провести...