Студенческий меридиан
Журнал для честолюбцев
Издается с мая 1924 года

Студенческий меридиан

Найти
Рубрики журнала
40 фактов alma mater vip-лекция абитура адреналин азбука для двоих актуально актуальный разговор акулы бизнеса акция анекдоты афиша беседа с ректором беседы о поэзии благотворительность боди-арт братья по разуму версия вечно молодая античность взгляд в будущее вопрос на засыпку вузы online галерея главная тема год молодежи год семьи гражданская смена гранты дата дебют девушка с обложки день влюбленных диалог поколений для контроля толпы добрые вести естественный отбор живая классика загадка остается загадкой закон о молодежи звезда звезды здоровье идеал инженер года инициатива интернет-бум инфо инфонаука история рока каникулы коллеги компакт-обзор конкурс конспекты контакты креатив криминальные истории ликбез литературная кухня личность личность в истории личный опыт любовь и муза любопытно мастер-класс место встречи многоликая россия мой учитель молодая семья молодая, да ранняя молодежный проект молодой, да ранний молодые, да ранние монолог музей на заметку на заметку абитуриенту на злобу дня нарочно не придумаешь научные сферы наш сериал: за кулисами разведки наша музыка наши публикации наши учителя новости онлайн новости рока новые альбомы новый год НТТМ-2012 обложка общество равных возможностей отстояли москву официально память педотряд перекличка фестивалей письма о главном поп-корнер портрет посвящение в студенты посмотри постер поступок поход в театр поэзия праздник практика практикум пресс-тур приключения проблема прогулки по москве проза профи психологический практикум публицистика путешествие рассказ рассказики резонанс репортаж рсм-фестиваль с наступающим! салон самоуправление сенсация след в жизни со всего света событие советы первокурснику содержание номера социум социум спешите учиться спорт стань лидером страна читателей страницы жизни стройотряд студотряд судьба театр художника техно традиции тропинка тропинка в прошлое тусовка увлечение уроки выживания фестос фильмоскоп фитнес фотокласс фоторепортаж хранители чарт-топпер что новенького? шаг в будущее экскурс экспедиция эксперимент экспо-наука 2003 экстрим электронная москва электронный мир юбилей юридическая консультация юридический практикум язык нашего единства
От редакции

Выпуском  журнала занимался коллектив журналистов, литераторов, художников, фотографов. Мы готовим рассказ о  коллегах и  об их ярких, заметных публикациях.

А сейчас назову тех, кто оформлял СтМ с 1990-х до 2013-го.

Главный художник Александр Архутик,
мастер компьютерного дизайна Алексей Колганов
и фотограф Игорь Яковлев.

Большая часть обложек и фоторепортажей – творческая работа Игоря Яковлева.

Надеюсь, что нам удастся представить Вам  увлекательную историю создания и деятельности  СтМ.

Юрий Ростовцев, гл. редактор
«Студенческого меридиана», журнала,
которому я с удовольствием служил
с 1977 по 2013 годы.

Наши партнеры










Номер 11, 2006

Татьяна Полякова: детектив как терапия

Сто с лишним лет назад Р-Л. Стивенсон опубликовал приключенческий роман «Остров и сокровищ» и надолго задал каноны авантюрного жанра: обаятельные злодеи, герои – само совершенство, и все двенадцать человек – да на один сундук мертвеца. И пусть персонажей современности преследует не Летучий Голландец, а черный джип, и «ужастики» микширует авторская улыбка, главное в детективе осталось прежним – лихо закрученный сюжет и ожидание разгадки: ну кто же, кто же, наконец, преступник? Пускай глотать покетбуки считается моветоном, не достойным высокого лба, но, положа руку на сердце, – кто не читает «чтиво»? А хоть бы и ради полоскания натруженных мозгов – ту же Полякову?

О чистоте жанра

Предлагаю поставить Татьяне Поляковой памятник – как рекордсмену от литературы. Темпы у нее просто стахановские: за семь лет – 48 детективов.

Очередной, 49-й – «Закон семи» – подружка из издательства «Эксмо» сунула мне чуть ли не в гранках. С комментарием: «похоже на Дэна Брауна».

Нелестно, я бы на месте автора обиделась: «Код да Винчи» сейчас только ленивый не пародирует. Но все же нос в книжку сунула и даже дошла до конца: и правда, уединенный монастырь, убийство монаха, тайна кинжалов, загадочные рукописи – признаки готического романа налицо. Тем не менее поиски «орудия божьего», послание героине от прапрадеда, легенда о русских монахах-воинах – разве не отсылка к Брауну? Это первое, что выскочило, когда я попала в гости к поставщику «авантюрных» детективов.

- Вообще-то у книги больше сходства с «Именем Розы» Умберто Эко, – у Татьяны даже кофейник в руках не дрогнул. – Там тоже убийство под сводами, таинственное письмо и реликвии. Но если понимать «Закон семи», как наш ответ Чемберлену, то есть Дэну Брауну, я придумала интригу, не замахиваясь на Бога.

Интерес к тамплиерам и вообще к европейскому прошлому хотелось обернуть на пользу отечественным пенатам.

У нас под ногами лежит собственная история: если, прочитав мою книгу, кто-то приедет в Спасо-Ефимьевский Суздальский монастырь – в книге он Спасо-Преображенский, – буду только рада. Монастыри всегда служили оборонительными крепостями. Конечно, я пользовалась и Татищевым, и Костомаровым, но братство воинов – стопроцентная выдумка, а не изыскания музейщиков.

Кстати, мой сын, когда его спросили в Троице-Сергиевой лавре (той самой, откуда, по преданию, были отправлены отроки против татар), в честь кого его назвали Родионом, ответил: «В честь Куликовской битвы».

- А я думала, в честь героя первого русского детектива.

- Когда Родя спрашивает, что я имела в виду, дав ему имя Раскольникова, отшучиваюсь: «Все, что угодно, только не старуху-процентщицу». Кстати, он вообще не любит детективы, никакие, за исключением обожаемого мною Федора Михайловича. Его он прочитал от корки до корки.

- От классика, наверное, и ваша страсть к писанию плутовских романов?

- Вряд ли Достоевский предполагал, что в третьем тысячелетии его назовут первопроходцем русского детектива. Если говорить о жанре в широком смысле, то детективные элементы легко найти и в «Капитанской дочке» Пушкина, и у Гоголя в тех же «Вечерах близ Диканьки». Не говоря уж о мелодрамах Фаддея Булгарина с их криминальной подоплекой. Но русские романы акцентировались не на интриге, а на этической стороне уголовной истории – какие же это детективы?

- Действительно. Сейчас жанр обогатился массой подвидов – от «мистического» до «интеллектуального». Авторство «иронического детектива» ваше?

- Мое. Хотя книжки писались пусть и с юмором, но в другом жанре. Те же «Черта с два» – нужно иметь изощренный ум, английский юмор, мне не всегда доступный, чтобы причислить эту книжку к ироническому детективу. По-моему, динамичный, жесткий триллер. К тому, чем я сейчас занимаюсь, больше подходит определение «авантюрный детектив». Хотя бы потому, что все мои героини авантюристки, нос суют туда, куда им не положено. Иронический детектив – у Дарьи Донцовой, у нее сама ситуация подается в комичном освещении. Но я всегда смеюсь, что строчку в истории литературы заслужила – на букву «и». После моей первой книги сразу появились авторы, освоившие начатый стиль.

- Значит, «нечистотой» жанра мы обязаны женщинам?

- Дамский детектив, и правда, разнообразил жанр: женщины внесли в мужской агрессивный стиль начала 90-х лирику, психологизм, словесную игру, любовную интригу. Появились книги, написанные на грани любовного романа и детектива, читаемые легче, чем просто love-story. Возник новый интерес к классике а-ля Агата Кристи, к готике в духе Эдгара По, и явился Акунин с замечательными историческими детективами и стилизациями.

Стало ясно, что писать только под братьев Вайнеров, Юлиана Семенова и Николая Леонова уже невозможно: публика с переводных покет-буков, которые все, в том числе и я, покупали кипами, переключилась на отечественный жанр. Детектив сделал мощный виток – от полицейской истории к разноцветию стилей. Я почему еще начала писать: не устраивал «мужской» детектив.

- Кстати, бум детективов объясняется потребностью экшна?

- До какого-то момента жанр занимал нишу массовой литературы, которая всегда существовала, даже при Пушкине. Читать «низкий штиль» было так же зазорно, как пересказывать полупристойные анекдоты народного поэта Баркова, которыми, кстати, не брезговал и Александр Сергеевич. Над тем же Булгариным рыдали и белошвейки, и дамы из общества.

В советское время сентиментальный роман сменили героико-приключенческие книги (так тогда пафосно называли детективы) и семейные саги «Любовь земная», «Тени исчезают в полдень». Когда ориентиры в обществе поменялись, детектив заменил все жанры. Не потому что люди хотели острой интриги и романтики, хотя и поэтому тоже, а просто детективу не нашлось альтернативы. Но сейчас, слава Богу, времена меняются: с Пелевиным появилась литература мейн-стрима, более серьезная.

- Вы так говорите, как будто писать детективы – для вас не осознанный выбор.

- Абсолютно осознанный: я отношусь к людям, которые любят загадки. Всегда бредила детективами и сейчас тоже, но теперь я читатель испорченный. Коллег читаю с писательской позиции – вижу промахи, скучаю, когда на пятидесятой странице могу предсказать финал.

- Вас не беспокоит мысль, что современный детектив в вечности не приживется?

- Никогда не считала, что читать Чадлера, Хэммета или Эдгара По – дурной тон. Меня вообще вечность мало занимает. Муж меня на полном серьезе считает хорошим детективщиком, и нет оснований ему не доверять. Думаю, не надо даже оправдываться, что детектив имеет право на существование.

Я вообще не склонна относиться к литературе серьезно, даже великой, тем более к своим книгам. Мы литературу наградили не свойственными ей функциями философии. А взять Апулея – откровенная попса, да еще с элементами порнографии, но он писал две тысячи лет назад – значит, он гений. Достоевского я никогда не считала писателем-реалистом, если не брать в расчет описания трущоб. Какие вопросы решают его герои? По меньшей мере, о смысле жизни, добре и зле. Вы в обыденной жизни такое представляете?

О писательской кухне

Внезапно ударил колокол. Квартира, где мы встретились, – окнами на знаменитый дом-утюг, где до революции совершались самые кровавые убийства, на бывшие ночлежки и доходные дома Хитровки, сто раз описанной Гиляровским. Если где и есть в Москве «достоевские» места, то здесь, на покатых улочках, в осенний полдень тихих, как в уездном городе. Мрачные места осветляют только две церквушки – в Певческом переулке и Подколокольном. Названия-то какие: когда обе звенят – думаешь, малиновый звон.

- Для писателя-детективщика знаковое место. Специально выбирали?

- Я из провинции – у нас там без веры никак (смеется). У меня и во Владимире квартира выходит окнами на Рождественский монастырь, и в Питере – собор напротив, и здесь тоже. Вышел – а кругом колокола, везде все родное с детства, ощущение непреходящего. Для меня даже в вещах важна связь с прошлым.

- И поэтому кухня у вас – в стиле кантри, занавески с кружавчиками, как будто вручную сшитые, какие-то старинные вещицы...

- Обожаю вещи с блошиного рынка: старые скалки, подсвечники, веера, бусы, зеркала – все собираю. Вот веер, датированный 1903 годом, и написано на нем: на балу у Гольфманов. Почерк каллиграфический: даже неясно, мужской или женский. Совершенно случайно его купила, даже надписи в углу не заметила, а домой пришла – стала изучать роспись, обнаружила автограф. Надо же, думаю, для кого-то было событие: такая зацепка для детективщика. Начала развивать сюжет: это не вошло пока ни в одну мою книгу, но кое-какие наметки уже есть.

- Так рождаются ваши сюжеты?

- Мне не нужно пользоваться реальностью, чтобы выудить из нее сюжет. Для меня элементарно что-то без конца выдумывать, а толчком для фантазии может стать что угодно. Помню, как с подругой возвращалась из гостей.

Осень, в лицо ветер и дождь – все мысли о такси. Вдруг подруга говорит: «Представь, найти бы сейчас кейс с миллионом долларов». Я развила мысль сразу: чемодан просто так не валяется, понятно, что его потере предшествовал криминал. Мы бы себе массу неприятностей нажили, подбери миллион. Пока ехала домой, история сложилась: идут две подружки скверным вечером, нашли деньги, а дальше что?

- А дальше повесть «Ставка на слабость»?

- Узнали. Мои коллеги почти все с «криминальным» прошлым: Маринина – следователь. Донцова вела криминальную колонку в «Вечерней Москве». Я же ничего, кроме страшилок из детства, выдуманных моим папой, и прочитанных книг, за душой не имею. Вообще не люблю готовые сюжеты: реальные истории бывают краше литературы, но они завершены, имеют собственное происхождение и развязку – и это отбивает всякую охоту писать.

Мой сын – старший следователь прокуратуры, но мне и в голову не придет попросить его рассказать какую-то историю. Что хорошего в реальном убийстве? Чье-то горе, и у меня нет никаких оснований делать из него деньги. Другое дело, когда я все сочинила. Даже если убила пять человек – угрызений совести не испытаю: это игра вроде компьютерной стрелялки.

Обычно в голове вьются три-пять сюжетов, иногда больше. Некоторые откладываю на потом и больше к ним не возвращаюсь. Один мой знакомый даже пошутил, что я уже могу не писать, а продавать сюжеты тем, у кого туго с фантазией.

О замыслах

- И правда, писатели чаще всего пользуются реальностью, а у вас какая-то уникальная фантазия. Это дар божий, дан – и все?

- Моя подруга-музыкант тоже все время задается этим вопросом: как ты придумываешь сюжеты, да так, что до конца не могу догадаться, кто убийца? А я удивляюсь: как чужое – целый рахманиновский концерт – выучить наизусть и не тупо бить по клавишам, а свалить всех со стульев. Для нее элементарно, для меня непостижимо.

- Муки творчества вообще вам свойственны? Вы так быстро пишете...

- Что называть муками, а что – вдохновением? Никогда не сажусь писать, если сюжет не созрел. Это процесс – жить со своими героями. Вот они болтаются постоянно рядом, ругаются, перебивают, давят на мозги и уши. И в какой-то момент я понимаю, что не могу не писать – пора садиться и быстро фиксировать, пока все это во мне живет и шевелится. Дальше уже механическая работа.

- Почти как у Булгакова: горит лампа под зеленым абажуром, и в шкатулке начинается своя жизнь?

- Да-да, герои мои, как по описаниям в «Белой гвардии», живут своей жизнью, а я только подчиняюсь логике их существования. И концовка диктуется не моим волевым решением, а развитием их отношений: даже хеппи-энды приходится иногда отменять. Если заставить героев делать что-то неестественное для них – попадешь впросак.

Та же Ольга Рязанцева, очень много крови попортила мне эта дамочка. Когда писала первую историю, не думала, что она потребует продолжения. Но появилась вторая, третья «серии». Вокруг Ольги начался ажиотаж: все решили, что ее история недосказанная, читатели требовали продолжения романа, хотя мне казалось, что все логично закончено. Сейчас пишу седьмую «серию», свято верю, что последняя, но не зарекаюсь: барышня уж очень настырная.

- То есть Ольга так и будет продолжать влезать в авантюры и останется одинока?

- Мое понимание счастья существенно отличается от мнения моих читательниц, которые пишут в гостевую книгу.

Для меня совершенно нормально, что женщина в последней книге остается в ожидании ребенка. А чем не счастье? Жива, здорова после всех приключений, наконец-то в себе разобралась. И одиночество для нее комфортно, не нуждается она в крепком мужском плече.

Люди, не понимая художественного образа, искренне считают героиню несчастной – даже жалеют умилительно, хотя девушка – вылитый Филипп Марло в юбке.

- Прототипов брать вы тоже не любите?

- Получаю массу писем, где пишут: ваша героиня – это я, и рассказывают историю, совершенно далекую. Такое уж читательское свойство – ассоциировать себя с кем-то. Пытаются в моих персонажах найти меня. Люди, причем близкие мне, говорят: Ольга Рязанцева – это ты. Странно.

Единственное, что нас роднит – манера разговора. Вот эти все шуточки, осторожные подколы, особенно с малознакомыми людьми, чтобы человек понял: не стоит наглеть – держи себя в рамках. Опять же, утро, как и у Ольги, – не самая лучшая пора моей жизни. Ерунда, незначительные совпадения, а люди не увидели колоссальной разницы. Что вы, нельзя и близко подпустить героиню к себе или к кому-то из знакомых. А то напишешь, что человек носит шарфик с брошкой, – сразу укажут на реальное лицо, и пойдут обиды.

- Ваши черты, кстати, передались и Ярославе из «Закона семи».

-Ну да, та же нелюбовь к кухне и, напротив, любовь к бабушкиным пирожкам (смеется). Если Агата Кристи сочиняла убийства, когда мыла тарелки, то я и этого не люблю. Кто-то творчески выкладывается на кухне, а я в книгах. Бессознательно привношу свои черты, но это не тот вариант, когда я хочу запечатлеть свой бессмертный облик на страницах романа.

- Может, есть писатели, которые, как Гоголь, изживают в книгах свои пороки, а есть те, которые наоборот реализуют в книгах несбыточное?

- Возможно, в моей жизни мало авантюризма, и детективы для меня разрядка, но это все очень условно. Потому что писание для меня обычное дело, как зубы почистить, – просто способ существования. Меня так увлекает игра в детектив, где я исполняю все роли, в том числе и отъявленных злодеев, что даже стесняюсь назвать свое дело работой.

- А что же это, психотерапия?

- Некое познание себя, я бы сказала. Шанс испробовать разные модели поведения, проиграть возможные жизненные ситуации. Кстати, идея детектива как тренажера в Питере взята на вооружение психотерапевтом Евстигнеевой-Зинкевич: она использует в своей практике детективную сказку, где пациент «проживает» ситуацию и разрешает собственную проблему. У него уже есть наработки, подсознательно он готов справиться с ситуацией посложнее.

- Неужели у вас нет такого, чтобы заставлять себя каждый день садиться за письменный стол – и ни дня без строчки?

- Бывают и дни, и недели без строчки, но нет ощущения трагедии: в одиннадцать, кровь из носа, начать работу. Не хочу за письменный стол – меня за уши к нему не притянешь. Лучше на диване полежу, книжку почитаю – завтра вдвое больше напишу.

Не понимаю, когда кто-то из коллег жалуется: три дня сидел, вымучил две строчки. Если это и муки, то уж точно не творчества: душа молчит, серые клеточки не работают, и человек не в силах что-то из себя выжать. Я же к музе своей терпелива: люблю бродить, дойду от дома до Гоголевского бульвара или поеду в парк – на ходу, кстати, хорошо сочиняется. Могу писать в кафе, в поезде, на коленке, на краешке обеденного стола, а если комары не досаждают, то на даче, под яблоней. Хотя и считаю себя человеком привычки: пишу только ручкой, в общей тетрадке на 96 страниц, не больше, не меньше.

- Когда ручкой пишешь, за мыслью не успеваешь.

- По клавишам стучу, только когда на письма отвечаю, а так работа на компьютере – для меня технический суррогат. Зависну на слове – начинаю сразу думать и править, а это скверно. У тебя уже третий труп, мысль убежала, а ты на одном слове сидишь и все теряешь. Править лучше потом, когда роман закончен. Вот когда начинаются настоящие муки: тебе ничего не нравится, особенно когда седьмой раз перечитываешь правку и все уже знаешь наизусть. Черкаю много, иногда совсем не по делу – нервничаю. Можете посмотреть…

Показывает тетрадку, где каждая клетка исписана большими буквами. Ощущение, что весь лист синий, с незначительными помарками и исправлениями красным, без пробелов и точек. Вместо полей – пустая страница справа.

- А мне кажется, чистая очень работа, мысль сама идет...

- Это начальный период, дальше начну безбожно сокращать.

О Золушке

- Вы себя не сразу нашли: у вас за спиной четырнадцать лет работы с детьми. Комплексов не испытывали?

- Нет, возникла бы раньше потребность – села и написала бы раньше. Я же закончила филфак, а кто туда идет? Конечно, девочки книжные. И я много читала и в юности, и в зрелом возрасте. Периодически писала, класса с четвертого. Вплоть до института катала беспрерывный приключенческий роман в духе «Острова сокровищ»... На тысячной странице - бросила.

С рождением ребенка все ушло на второй план. Какое-то время познавала «детские» радости: как арбуз растет, как огурцы цветут, и прочую ерунду. А когда почувствовала, что ребенок не нуждается в пристальном внимании – снова началось «словоблудие».

Попала на детективный бум – так же случайно, как в издательство «Эксмо», куда приятель отослал мою рукопись. Без моего ведома, кстати. Но я не чувствовала никаких разворотов на 180 градусов. Если что-то тебе положено – не стоит зарываться, искать, время тратить. Все придет в нужное время

- Ваша жизнь – пример удачного соединения творческой карьеры и личной жизни.

- Развеиваю (смеется) стереотип о неплодотворном счастье. Счастье, кстати, продуктивно, особенно когда в душе все перегорело и пора успокоиться – и получаются книги. И наоборот, когда ты поглощена страстью, готова ее излить, бумага не принимает слезы.

А в семейной жизни я просто мудра: зачем выходить замуж, не будучи уверенной, что с мужем долго и счастливо проживешь и умрешь в один день и час? Если уж развенчивать мифы, то мысль насчет вечно голодного художника тоже, мне кажется, придумали издатели, редакторы и книготорговцы, чтобы гонорары не платить.

- А то, что писателю нужен жизненный опыт, равный литературе, – тоже стереотип?

- Опыт – конечно, великая вещь, но чтобы почувствовать ожог, совершенно не обязательно лить кипяток на ногу. Опыт многогранен: вы его получаете опосредованно – из общения, из чтения книг. А главное, конечно, – от собственных размышлений: смотришь фильм, сопереживаешь, опыт нарабатываешь головой и душой.

Можно быть всю жизнь аскетом, как Марсель Пруст, и писать красивые романы о женщинах. Или затворником, как Жюль Верн, – один раз только побывать в Англии, общаться с картами и документами и в книгах своих объездить весь мир.

- Неужели за свободу творчества не приходится ничем платить?

- Еще два смешных мифа в России. Первый – поэт в России больше, чем поэт: романтично, но далеко от истины. И второй – писатель обязан настрадаться: он должен быть гоним из издательств, ходить бедным, почему-то обязательно в рваных штанах, жить на чердаке, а потом вдруг напечататься за три копейки и проснуться звездой. Очередная голливудская сказка на отечественной почве.

- Вариант Золушки?

- Ну да, вариант Золушки: не пострадаешь – не получишь. Если бы ее, бедняжку, не запирали зернышки перекладывать, то она вроде как принца недостойна. Где же интрига, где сказка, где мораль, наконец?

Хорошо, если у человека, в том числе и художника, юность бедна, и в ней есть место амбициям и хорошей злости. Но вообще бедность унизительна: в зрелости логично реализовывать мечты, а в старости пожинать плоды. Где-нибудь на балконе с видом на испанскую лестницу пить кофе и ждать внуков.

- Но это идеал: вы его сами-то реализуете?

- Моя молодость попала на времена, которые в принципе сытыми не назовешь. Хотя я была девочкой из благополучной семьи, причем единственный ребенок у всех бабушек и тетушек, была обласкана – что, кстати, меня совсем не испортило. Но общее время запретов – никуда не денешься. Я даже помечтать не могла, что буду летать, куда захочу. И книжки любимые невозможно было купить. Ницше читала в атеистической критике, Булгакова – в рукописях за одну ночь. Вы представляете, чтобы кто-нибудь сейчас цитировал Булгакова? А тогда мы с подругой учили его наизусть абзацами, главами.

- Еще один стереотип, что запретами можно создать ажиотаж вокруг писателя?

- Когда Бродского выслали за тунеядство на север, Ахматова сказала: «Какую судьбу готовят человеку!» Грамотный пиар, как сказали бы сейчас, но если человек бездарен, запрещай – не запрещай, все равно любить не станут. Все-таки первично, что Бродский сам по себе серьезный поэт, а то, что ему «помогли» таким гнусным способом биографию сделать – насмешка судьбы.

- Как вы реагируете на упреки в «неправдоподобии сюжета» и «гипертрофированности чувств»?

- Разве я отрицаю, что пишу сказки для взрослых? Просто создаю модель мира под себя, мир этот – в доску вымышленный, и мне в нем комфортно. Не писать же о собственных чувствах – не столь ярких, чтобы стать достоянием публики. А я люблю страсти на излом и шикарных мерзавцев, которых в реальности почти не бывает. Если любовь, то до гроба, ненависть – так уж стрельба и жизнь на кон. Грандиозно! Как распояшусь – становлюсь кровожадной и беспощадной, пишу, ничего вокруг не замечаю. Муж даже звонит и напоминает: пора, мол, к холодильнику подойти. По части трупов и страстей я - Шекспир. Вообще люблю его, как величайшего фантаста.

- А за рамки «низкого штиля» не хотелось выйти?

- Родион (смеется) тоже однажды задал этот вопрос. Когда прочитал единственный в своей жизни детектив «Чудо в пушистых перьях», написанный к его 18-летию. Ему понравилось, он позвонил и спросил: «Мам, а серьезное что-нибудь написать можешь?» Могу, ответила, но не хочу. На этом тему закрыли, что меня совершенно, кстати, не обидело: он имеет право на собственные предпочтения.

Недавно у меня возникло желание написать о Че Геваре, причем не очередную биографическую вещь с письменными выкладками и речами, а именно авантюрный роман. Но это пока на уровне желания: я замираю, приглядываюсь к нему, читаю его речи и письма. Однако чувствую: на моем веку Че третий раз входит в моду, и мне кажется, на этот раз роман у нас сложится. Не прямо сейчас, конечно. Если прочтете мою книгу в абсолютно недетективном жанре – догадаетесь, что я созрела для другого.

Беседовала Наталья ЕМЕЛЬЯНОВА


К началу ^

Свежий номер
Свежий номер
Предыдущий номер
Предыдущий номер
Выбрать из архива