Номер 01, 2006

Жорес Алферов: От первого лица

Несколько лет назад российская наука одержала убедительную победу. Питерскому ученому была вручена главная международная премия – Нобелевская. Академик Алферов не просто привез награду в Россию, он доказал, что нашей стране есть что показать миру. Директор знаменитого Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе, он одновременно возглавляет первую в стране базовую кафедру ФТИ – оптоэлектроники, созданную им в родному вузе. Жорес Иванович регулярно читает лекции студентам и делает это так живо и увлекательно, что слушатели и после лекций не хотят его отпускать. Алферов старается привить студентам серьезный интерес к науке, являя собой живую легенду и удивительную преданность научной работе, которой посвятил всю свою жизнь.

Каковы условия

Размышляя о становлении отечественной науки, я всегда вспоминаю слова швейцарского физика Дельфингера, приехавшего в Россию в 1731 году, то есть через семь лет после образования российской Академии наук. Вот что швейцарец писал своим коллегам в Европе: «Если вы хотите заниматься естественными науками - математикой, физикой, химией, - это можно делать хорошо в Париже, Лондоне и Петербурге и, может быть, в Петербурге даже лучше, чем там, поскольку Петр I создал для этого прекрасные условия».

Наша Академия тех лет существенно отличалась от развивавшихся научных сообществ в других странах. Связано это с тем, что в России не существовало стройной системы образования, университетов. Поэтому в ее основу была заложена, как мы это называем, «петровская триада» - Академия наук как научная организация, имеющая свои собственные исследовательские лаборатории, академический университет и гимназии. В результате можно было решать массу задач для развития российской промышленности и технологий. Академия за всю свою трехвековую историю успешно с этим справлялась. Это несмотря на то, что за прошедшие годы кардинально менялись и социальная структура общества, и государственная власть, и даже само название. До 1917 года она называлась Санкт-Петербургской Императорской Академией наук. Затем переименована в Российскую Академию наук, а в 1925 году стала Академией наук СССР. Ныне у нас снова Российская Академия наук. Иногда я шучу, что если мы пошли по такому циклу, то вполне возможно, что Академия снова будет называться Санкт-Петербургская Императорская.

Вклад российской науки в мировую огромен. Но в последние десятилетия ее жизнь стала весьма сложной. С 1992 года финансирование большинства научных институтов сократилось в 10 - 20 раз, и мы стали говорить об «утечке мозгов». Если раньше этому явлению препятствовала политическая система страны, то сегодня дела обстоят иначе. Справедливости ради следует сказать, что «утечка мозгов» существует в подавляющем большинстве стран. Ученые едут туда, где условия работы значительно лучше. Наше же положение осложняется не только тяжелым материальным положением. Дело гораздо серьезнее: отечественная наука, как ни странно, сегодня не востребована. Особенно фундаментальная.

Помню, когда в 2000 году получал Нобелевскую премию, был устроен «круглый стол» новых лауреатов. Рядом со мной сидел экономист из британского университета, который сказал следующее: «Научно-технический и технологический прогресс во второй половине ХХ века определялся соревнованием СССР и США». Это действительно было соревнованием по вполне определенным отраслям науки, в том числе и военной.

Родители и семья

Мои родители были замечательные людьми. Родились они в Белоруссии в бедных семьях. Один дед был сапожником, другой - извозчиком. В 1912 году отец уехал в Петербург. Тогда из Белоруссии часто выезжали в Питер. Как-то прочитал в дореволюционной энциклопедии, что белорусы - самые бедные среди славян. И действительно, жить порой было не на что. В Петербурге отец сразу нашел работу. Когда началась первая мировая война, он пошел воевать, был унтер-офицером лейб-гвардии. В сентябре 1917-го вступил в большевистскую партию, а до этого отсидел полтора месяца в тюрьме за агитацию против войны.

С 1921 по1923 год он работал в ВЧК - охранял государственную границу в Белоруссии. Приехав в маленькое местечко Край, отец присмотрел себе хороший дом и остановился там на постой. Это был дом родителей моей мамы. История с постройкой дома весьма любопытна. Как-то вызывает моего деда пан (это было на старой границе с Польшей) и говорит: «Послушай, ты хороший работник. Можешь пойти в парк и вырубить три карельские березы». Дед свалил деревья, распилил их на маленькие дощечки и продал. Потом купил дом, корову и лошадь, это сразу изменило благосостояние семьи. Вот в этом доме папа познакомился с моей мамой…

История их женитьбы тоже не из заурядных. Отец белорус, православный, а мама выросла в еврейской семье. Многие ее родственники были против брака. Но мои родители ни в какую. Тогда дед решил помочь квартиранту украсть дочь. Это случилось ноябрьской ночью в 1922 году. Отец перевелся на другой участок границы на 150 километров южнее.

Через два года родился мой старший брат Маркс. Я своим именем обязан Жанну Жоресу, выдающемуся французскому социалисту, члену парламента, основателю Французской социалистической партии и газеты «Юманите». Когда в 1964 году я первый раз приехал во Францию на международную конференцию по теме полупроводников, то получил документы и материалы конференции с литерой «А». Французы решили, что Алферов - это имя, а Жорес - фамилия.

Нужен английский

В школе и институте я учил немецкий язык. Но довольно быстро понял, что в работе необходим английский. Сначала стал читать статьи, потом принимать участие во встречах с иностранными учеными - так и практиковался. Когда же приехал в 1970 году преподавать в Иллинойский университет в США, то быстро убедился, что дела с языком у меня не так хороши, как хотелось бы. Дело было так: в Нью-Йорке меня встречали мой старый друг профессор Ник Калоньяк и несколько американских ученых. Вечером в гостях у одного очень крупного физика, с которым я получал в 2001 году премию в Киото, Ник присмотрелся, как я общаюсь со своими коллегами, и говорит: «Жорес, а ты что, не понимаешь, что говорят?» А я действительно не очень-то и понимал, хотя знал около 3000 английских слов, но, как говорила жена Калоньяка, совсем не тех. Она и дала мне словарик обычного английского языка, и я стал каждое утро учить по двадцать слов. И вот через два месяца, проходя по улице, вдруг заметил, что раньше для меня это был просто уличный шум, а сейчас город наполнился людьми, которых я понимаю. Так что, чтобы освоить язык, его нужно просто изучать. Другого рецепта нет.

Прогресс, война, мир

Основой бурного развития технологий во второй половине ХХ века была научно-техническая конкуренция, в том числе и в военных областях. Безусловно, в нашей стране для развития промышленности и науки огромную роль сыграл атомный проект. Наш физтеховец Игорь Васильевич Курчатов возглавил так называемую «Лабораторию № 2». Она была создана в феврале 1943 года и позже стала Курчатовским институтом.

Исследования Курчатова сыграли решающую роль в осуществлении атомного проекта. Но масштаб этот проект приобрел после постановления государственного комитета обороны, когда был создан спецкомитет. Это было 20 августа 1945 года, после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Сталин понял, что атомная бомба - мощнейшее оружие в политике. Соревноваться нужно не только в том, чтобы сделать раньше или лучше бомбу.

Развитие науки и технологии – это всегда соревнование. Одна из характерных черт научного работника – желание быть первым. И здесь не важно (это характерно и для нас, и для других страна), что вы первыми получите патент, главное – вы первым должны опубликовать свои результаты и рассказать о них всему миру.

Между прочим, скажу вам откровенно, когда мы занимались гетероструктурами, вначале мне безумно хотелось обогнать американцев. Помню, какое огромное удовольствие получил, приехав первый раз в 1969 году в США на конференцию по люминисценции. Я знал многих ученых, написал письма, что хотел бы после конференции побывать на IBM, на RCA - исследовательском Центре в Принстоне… Для меня было очень важно узнать, каково там состояние дела.

Когда я приехал, ко мне сразу же подошел директор департамента Джон Гоул и сказал, что после конференции мы договоримся, когда я смогу к ним приехать. То же было и с Максом Лоуренсом из IBM. А старый мой знакомый Джекоб Панкоф (Яков Панчешников), родители которого эмигрировали за границу сразу же после революции, подошел ко мне и сказал, что разрешения на визиты у меня нет. Однако после моего доклада, из которого стало ясно, что мы, по крайней мере, на пару лет впереди американских исследователей, ко мне сразу же подошел Панкоф и сказал: «Давай к нам! Мы уже имеем разрешение». Помню, с каким огромным внутренним удовольствием ему ответил: «Ты знаешь, у меня нет времени».

Без газа, нефти, угля

В общем, по оценкам ученых, если мне не изменяет память, нефти нам хватит лет на 60, газа - на 80 - 100 лет, угля существенно дольше. Солнечная энергия, в принципе, неистощима, хотя, если говорить о ней отдельно, там есть масса проблем - научных, технологических и экономических…

В свое время руководитель нашей программы термоядерных исследований, замечательный советский физик, которого мы очень любили, академик Лев Андреевич Арцимович сказал, что эта проблема будет решена только тогда, когда это будет необходимо.

Сначала ведь был большой энтузиазм в этом отношении, и я помню, что на одной из первых конференций по управляемой термоядерной реакции блестящего английского физика Джона Хобрата журналисты спросили, когда наступит практическое использование управляемых термоядерных реакций, Хобрат ответил: «Через 20 лет». Через семь лет на аналогичной конференции он снова сказал: «Через 20 лет». Ему напомнили, что он уже называл этот срок… Тогда ученый отшутился: «Вы видите, я не меняю свою точку зрения».

На самом деле сегодня точка зрения изменилась. Наверное, где-нибудь в середине ХХI века действительно термоядерные реакторы станут активно использоваться для получения энергии. Я думаю, что к этому же времени будет активно использоваться человечеством термоядерный реактор, который работает многие-многие миллионы лет - наше солнце. По оценкам ученых, уже в 2030 году примерно 4 процента производства электроэнергии будет основано на использовании солнечных полупроводниковых батареек. И эти четыре процента составят величину в 140 гигобат. Мы будем жить без нефти и газа, но от энергии, получаемой от солнца и от термоядерных реакторов.

Либюмые книги

Есть ряд художественных произведений, которые я люблю и перечитываю. Такие, как роман Шолохова «Тихий Дон», «Поднятая целина», «Два капитана» Каверина… Есть у меня и любимые «физические книги».

Мужчина и женщина

Вы ждете от ученого какой-то особый ответ на этот вопрос? Наверное, любовь и масса других вещей, но, простите, я на этот вопрос могу отвечать так же, как и любой другой человек. Никакой у меня особой специфики в этом деле нет.

Об учителях?

Моими учителями в первую очередь были мама и старший брат. Непосредственно в научной деятельности и в том, что я пошел на факультет электронной и векторной физики в Ленинграде «виноват» мой учитель физики в школе (я окончил школу в Минске) Яков Борисович Вальтерзон - великолепный преподаватель, который заразил нас любовью к своему предмету. Когда я учился в институте на третьем курсе, наш доцент, кандидат наук Наталья Николаевна Сорина пригласила меня на работу в ее лабораторию, которая занималась исследованием полупроводников. Надо отметить, что в то время мало кто интересовался этим направлением в науке. И, наверное, Наталья Николаевна была, безусловно, была моим учителем в этой области. Но все же в целом нашими учителями в науке стала та великолепная среда в Физико-техническом институте, которую создал Абрам Федоровичем Иоффе. И, хотя я не могу считать себя прямым учеником Иоффе, я его просто видел несколько раз, но, наверное, его тоже можно назвать, как и все поколение физиков того времени, моим учителем. Не зря Абрама Федоровича мы называли «папа Иоффе», и все говорили про наш институт - это «детский сад папы Иоффе». То, что сегодня в институте работает молодежь, и то, что наш институт остается «детским садом папы Иоффе», его заслуга.

О фонде

В феврале 2001 года я отдал значительную часть Нобелевской премии в образование фонда. Затем последовал целый ряд вложений и от других ученых.

Мы платим стипендии, пусть небольшие, школьникам, студентам, учителям. Учредили премию для молодого ученого, по нашим масштабам не такую уж маленькую – 100 тысяч рублей. В этом году уже будет третье присуждение. Фонд работает. С другой стороны могу сказать, что практически сразу, после создания фонда, поскольку я еще и депутат Государственной думы, не раз подавал поправки к Закону о фондах, чтобы те из них, которые поддерживают образование и науку, имели бы налоговые льготы. И каждый раз эти поправки отклонялись, поскольку уже имели отрицательную реакцию у правительства. Последняя поправка, которая еще окончательно не отклонена, снова внесена мною в такой же формулировке - чтобы были налоговые льготы для благотворительных фондов, поддерживающих науку и образование, но учрежденные, подчеркиваю, Нобелевскими лауреатами. Сейчас на каждый рубль нашей благотворительной деятельности мы платим 37 копеек налога. Недавно говорил об этом министру финансов, он обещал подумать… Но заключение российского правительства было другое: «перед налоговыми службами все равны».

О реформе

К реформе у меня отношение отрицательное. Бакалавриат и магистратура - большой удар по той системе образования, которая была в нашей стране. К этому делу нужно подходить крайне осторожно. В магистратуре есть некий смысл только при подготовке научных работников, и не более того.

Великая Отечественная

В наш дом война пришла с первого дня, потому что мой старший брат, окончив школу, 21 июня 1941 года, пошел добровольцем на фронт. Он воевал в Сталинграде, был участником битвы на Курской дуге и погиб в одном из сражений. Отношение к войне в нашем обществе, я думаю, сейчас меняется. Никогда не забуду, как 22 июня 1969 года со своим товарищем приехал в деревню Фильки Кортинского района Черкасской области, где погиб мой старший брат и был похоронен в братской могиле. Мы стояли у могилы, когда к нам подошла местная жительница, пожилая женщина и спросила: «А што вы тут робiце? Хiба у вас тут хто з радных пахаваны?» Товарищ ответил, что здесь похоронен мой родной брат. Через полчаса пришла вся деревня - человек 200. Они принесли столы, самогонку, закуску и сели отмечать поминки по моему брату. Большинство жителей в этой деревне помнили эту войну. Они помнили те суровые дни февраля 1944 года, когда погибло около 10 тысяч человек в страшном сражении у деревни. Поэтому я для них стал, что называется, родным человеком.

Вскоре мы учредили от нашего фонда стипендии имени Маркса Алферова, и лучшие школьники получают их. Я часто туда приезжаю, встречаюсь с жителями, но я хочу сказать, что выросло уже совсем другое поколение. И относясь с почтением, вниманием к погибшим, для выросшего поколения Отечественная война уже другая. Понимаете, для нас, кто жил в это время, Великая Отечественная - это великая победа, особый период в жизни страны. А как-то себе задавал такой вопрос: почему Россия практически проигрывала все войны - и русско-японскую, и первую мировую, и финскую, и афганскую, а Великую Отечественную - нет? Мы победили, между прочим, в первую очередь потому, что эта война была понятна для всего народа. Да, были и предатели, были и власовцы, но все понимали, что идет война с фашистами за жизнь нашего народа, за Родину. Русский народ и многие другие народы нашей страны, когда доходит до такого края, победы никому не отдадут.

О научных институтах

Все лауреаты Нобелевской премии в России вышли на самом деле из института имени Лебедева и из физико-технического института имени Иоффе. Крупнейшие открытия и достижения делались, например, в Соединенных Штатах - в Калифорнийском университете, в крупных исследовательских центрах, у нас в России - в Курчатовском институте. Почему, вообще говоря, в таких больших, сложных, комплексных институтах это происходит? Потому что, когда вам приходит в голову новая идея, вы выходите в коридор, и, пройдя сотню метров, можете обсудить все аспекты этого дела с крупнейшими специалистами в мире в той или иной отрасли. Я как-то читал лекцию в США и на то, что я вам только что рассказал, американские студенты мне сказали, что так может быть у вас, а у нас – нет: мы очень редко делимся новыми идеями. Но я думаю, что делиться идеями и обсуждать их - совершенно естественно и очень важно.

О самочувствии науки

Наука будет чувствовать себя комфортно по-настоящему тогда, когда она будет нужна, когда найдутся на нее деньги, тогда и оплата труда научных сотрудников будет другой. А чтобы наука была нужна, экономика в стране должна развиваться на основе современных высоких технологий. Можно назвать много вещей, которые впервые были созданы нашими учеными, получили путевку в жизнь, а сегодня оказываются не нужными… Есть и еще одна сторона, которая, с моей точки зрения, в общем специфическая… Российская Академия наук всегда была не только огромной лабораторией научных исследований, но и оплотом культуры. Востребованы должны быть не только некие специальные прикладные технологии, востребована должна быть наука вообще. Не только Физико-технический институт, но и Пушкинский дом, и Институт Востоковедения, и Институт проблем транспорта, потому что это помимо педагогических и прочих важных элементов воспитания поколения - огромный элемент культуры.

В этом году мы будем отмечать столетие Института русской литературы Академии наук - Пушкинского дома, замечательного учреждения, которое возглавляет член-корреспондент Академии наук Николай Николаевич Старцев. Десять лет тому назад мы отмечали 90 лет, и на этом юбилее, который проходил в Мариинском дворце (там, где работает наш Петербургский парламент), мэр города, в то время Анатолий Александрович Собчак, сказал: «Пушкинский дом - это центр культуры, который известен всем. Но у него есть один недостаток - он принадлежит такой консервативной, такой реакционной организации, как Российская Академия наук…» Сами понимаете, что это меня задело, и я сразу же выступил: «На самом деле Пушкинский дом - замечательное и любимое в стране и в мире место, где хранятся рукописи Пушкина, Лермонтова, Толстого… Это сокровищница наша, и там ведутся уникальные исследовательские работы. Гордиться Пушкинским домом мы можем еще и потому, что он принадлежит к выдающейся организации в России, которой мы тоже всегда гордились и гордимся, - это Российская Академия наук».

Я согласен с академиком Львом Андреевичем Арцимовичем, питомцем ленинградской физической школы, учеником академика Иоффе, который однажды сказал, что в России есть две структуры, которые невозможно и не нужно реформировать - это церковь и Академия наук.

Алла Благовещенская

К началу ^