Номер 12, 2009

Жорж Нива: Храните рукопись…

Пожалуй, интерес к рукописям писателей, черновикам и нотным записям известных композиторов, эпистолярному наследию живописцев и деятелей культуры в целом, можно отнести к самому изысканному виду изучения и собирательства.

Вглядываясь в незамысловатые порой почеркушки, далеко не сразу начинаешь понимать смысл да и ценность сказанного.

В женевском фонде Мартина Бодмера в течение нескольких месяцев были представлены рукописные сокровища Санкт-Петербургского Пушкинского Дома, дополненные раритетами отечественной культуры, хранящимися в парижской библиотеке Адама Мицкевича и в частных собраниях швейцарских библиофилов.

Бесценные черновики

Рукописи… Они порой кажутся потерявшими смысл ворохами исписанных страниц, зачастую совсем ветхих, даже рваных.

Между тем автор – поэт, прозаик или драматург – в пылу поиска самых доходчивых и ярких слов, не зря ведет сражение на листках бумаги, шаг за шагом следуя творческому замыслу. Работа эта напоминает качели: вспышки работоспособности, затем – вдруг мучительная пауза.

Вот поймав кураж, в пылу вдохновенного порыва сочинитель спешно заносит на бумагу впечатления и мысли, описывая действия и разговоры персонажей своего произведения, картины быта или пейзаж, портреты героев.

Буквы и целые предложения далеко не у каждого сочинителя ложатся в ровные строчки. Чаще они пляшут, выскакивают на поля листа и даже забираются на его оборот, на наклеенные к листу полоски.

В таких поспешающих за мыслью письменах, не редкость слова, которые и самим создателем, остаются непрочитанными, а иных слов вовсе нет, только намек дает росчерк или перьевая завитушка. То течение слов разрывает – вовсе пробел: это место поэт для не найденной им пока крепкой рифмы.

Автор упустил, сверкнувшее в сознании слово, и запнулся, но подхваченный новым порывом озарения, стал фиксировать те фразы и образы, которые в следующий моменты творческого усилия «слетали с языка», – то бишь рождались в процессе внутреннего творческого монолога, – и, казались, оригинальными и точными, яркими и сокровенными, теми самыми, что более всего нужны читателям.

Да, хотел вот записать, начал выводить буквы и хоп – затычка; мысль подсказала следующий, более существенный поворот сюжета или человеческого жеста. Поймав впечатление, автор едва поспевает за вымыслом, но все же стремится зафиксировать его в воображаемой им полноте.

Случается и так, что потерянные слова и выражения ушли безвозвратно. Никакими усилиями их не вернуть, не втиснуть в строку. Тогда автор перерабатывает этот кусок текста, а то и вовсе исключает из рукописи.

Отвергнутые страницы, наверное, окажутся в рабочей папке писателя, в его вариантах или набросках, к которым, прочем, он может более уже никогда и не обратиться.

Спустя десятилетия, если черновики уцелели и попали в руки историков культуры, знатоков и ценителей рукописного наследия они становятся предметом изучения.

Мы вглядываемся в не вполне ясный почерк. Выцветшие или полинявшие чернила еще более затрудняют чтение. Но если мы служим Слову, если эта страница написана чтимым нами автором, например, прозаиком Львом Толстым, композитором Петром Чайковским или поэтом Сергеем Есениным, то наше напряженное внимание не кажется нам усилием.

Очень уж хочется прочитать на клочке бумаги то, что было запечатлено рукой гения и последний раз прочитано чуть ли не сто лет назад!

Приобщение к красоте

Рад, что еще первокурсником я на себе самом испытал радость приобщения к жизни рукописей. Руководитель университетского лермонтовского кружка, профессор Виктор Андронникович Мануйлов, предложил нам, его подопечным, сходить в Пушкинский дом.

Впрочем, здесь следует сделать для читателей небольшое отступление, и пояснить, что это за учреждение и где оно находится.

В Санкт-Петербурге, на набережной Макарова, стоит гармоничное здание с белыми колоннами и круглой башней под синим куполом. Кстати, сказать, из окон ротонды открывается поразительная панорама города.

Ну, а сам дом – бывшая таможня; когда-то здесь, на стрелке Васильевского острова, находился Петербургский морской порт.

Уже многие десятилетия в уютном особняке расположен Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом). Здесь работают те, кто собирает и изучает творческое наследие классиков русской литературы, и, прежде всего, А.С.Пушкина.

Одно из главных помещений института – комната-сейф. Когда-то здесь хранили ценные заморские грузы, теперь там – главные сокровища рукописного фонда.

Гостями именно этого отдела и стали студенты. Одна из тогдашних сотрудниц хранилища Римма Ефремовна Теребенина показала нам кое что из бесценных реликвий. Письма, рукописи, редкие издания книг русских писателей.

Грандиозное впечатление осталось от встречи с пушкинским наследием.

Сердце заходилось, когда позволили взглянуть на рукопись романа в стихах «Евгений Онегин». Утонченное наслаждение – пробежать глазами по строкам, начертанным рукой гения. Увидеть на столе и прочитать, знаемую наизусть, – но тут-то рукописную! – страничку письма Татьяны…

Пушкинский архив сегодня насчитывает около 12 тысяч страниц. А всего в отделе рукописей Пушкинского дома почти 3 миллиона единиц хранения. В этой коллекции представлены практически все выдающиеся мастера русского слова.

Рукописный Эрмитаж

Недавно мне удалось снова прикоснуться взглядом к сокровищам

Пушкинского Дома. Наш, своего рода рукописный Эрмитаж, представил швейцарской публике в залах Фонда Бодмера «Сокровища русского Золотого века, от Пушкина до Толстого».

Инициатором и куратором беспрецедентного проекта стал известный европейский славист, почетный профессор Женевского университета Жорж Нива.

В экспозиции показаны первоклассные материалы. Взять хоть уничтоженную саморучно Гоголем рукопись его лекций по римской истории. Да, Николай Васильевич ее попытался извести, а вот замечательный наш историк и деятель культуры Николай Петрович Погодин – спас, то есть бережно собрал изорванные страницы. Потом они были тщательно разобраны, аккуратно склеены и, таким образом, вернулись в лоно родной словесности.

А то – черновые тетради М.Е.Салтыкова-Щедрина. Перо движется по страницам четко, ясно, твердо. В каждой строчке жесткость, сила. Видно, что рука принадлежит человеку, убежденному в правоте своего дела. Эх, сатирик!.. Казалось бы, отстраненный и безжалостный взгляда на родное Отечество… Но ведь именно ему – суровому критику русского общества – принадлежит признание: «Люблю Россию, до боли сердечной…» Можно только догадываться, сколько внутренних терзаний приносили Михаилу Евграфовичу, его произведения, но не говорить правды он не мог.

Ярко, едва ли не осязаемо выражены, азарт и напряжение гения в черновиках Федора Достоевского. Настоящая рукописная головоломка для текстолога. Строчки наползают друг на друга, как льдины на весенней реке. Но в хаосе словесных баталий прослеживается своя логика, и есть зримый образ пульсирующей, взволнованной мысли.

Мощь и простота – вот впечатление от небольшого послания, собственноручно

начертанного Львом Николаевичем Толстым. Кстати, на выставке представлены еще и варианты к роману «Воскресение», происходящие из личного архива В.Черткова, а ныне хранящиеся в Фонде Бодмера.

Развернутый автограф Ивана Бунина на титульном листе его сборника стихотворений почти в буквальном смысле соотносится с его с личным образом строгой элегантности.

Четко и ясно написано Александром Блоком его великое стихотворное послание «Пушкинскому Дому», ставшее и подведением итогов, и поэтическим завещанием, и реквиемом поколению, искавшего «тайную свободу», а получившего – революцию.

Выставка напоминает и о том, что многие русские писатели имели значительный художественный дар. Помимо рукописей – в экспозиции живописные и графические работы Василия Жуковского и Михаила Лермонтова, Ивана Тургенева и Леонида Андреева, Максимилиана Волошина и Алексея Ремизова.

Отдельный раздел экспозиции – книги старообрядцев. Это совершенно особый пласт русской духовности и было удивительно видеть уникальные поделки безвестных художников в ряду писателей, признанных всем миром. Но книги эти настолько самобытны и экспрессивны, зачастую столь художественно совершенны, что можно только умиляться и одновременно тосковать. Как же разно талантлив русский народ, крепок и в то же время пассивен.

Книги старообрядцев, как и три автографа А.С.Пушкина, присланные на выставку Польской библиотекой в Париже требуют отдельного разговора.

Мне же сейчас хочется сказать вот о чем. У трижды побывавшего на этом рукописном пиру, пожалуй, естественным образом возникает желание встретиться с человеком, добрая воля которого осуществила проект.

Георгий Иванович

При знакомстве Жорж Нива упомянул о том, что любит, когда его называют на русский манер Георгием Ивановичем. Услышать это было приятно, так, по имени-отчеству, я и обращался к профессору в нашей беседе.

Нынешняя выставка – первый показ Пушкинским Домом своих коллекций за пределами России. Пока еще рукописи великих русских писателей в основном востребованы лишь специалистами, историками литературы и текстологами.

Конечно, в Санкт-Петербурге случаются тематические и юбилейные выставки, и тогда фрагменты собрания может увидеть более широкая аудитория.

– Георгий Иванович, – обратился я к профессору, – прежде всего, расскажите о Фонде, где проходила выставка.

– Мартин Бодмер был одним из крупнейших собирателей рукописей. Но он ориентировался на египетскую и античную древность, немецкую и французскую литературу.

Пожалуй, это самый богатый частный музей рукописей. Но только русских материалов здесь не так много.

– А что бы вы назвали из русских жемчужин?

– В Фонде Бодмера хранится рукопись романа Льва Толстого «Воскресение». Она происходит из семьи одного из друзей и сотрудников Толстого – Владимира Черткова.

Еще лет двадцать назад я ее исследовал. Было интересно наблюдать за тем, как текст у автора преобразуется, шлифуется. Известно, что писатель не жаловал ироничный взгляд, считая его деструктивным элементом для литературы. Но сам в черновике демонстрирует сильную иронию. Однако в следующей редакции он уже смягчает свою оценку, например, Каренина.

В главах о революционерах, особенно достается женщинам-революционеркам. Но в окончательном тексте суждения уже более сдержанные.

Творческая история этой рукописи весьма поучительна.

– Когда я осматривал коллекцию Фонда, то был очарован умелой, активной подачей материала. Экспонаты представлены с большим мастерством.

– Что же вы хотите, это художественный музей. Здесь выставляют рукопись как предмет искусства. И в этом смысле музей уникален.

Дается широкий контекст, рукопись представлена не только как предмет вхождения в творческую лабораторию писателя.

Как и вы, я восхищен своими коллегами из Фонда, художественными приемами показа материала. То рукописи висят, то, как будто, даже летают. И вот эти витрины для сокровищ Пушкинского Дома, по-моему, великолепны.

– Согласен. Пожалуйста, расскажите о том, как возник замысел выставки?

– Идея пришла мне на ум, когда мой друг Всеволод Евгеньевич Багно стал во главе Пушкинского дома. Я ему предложил показать рукописные сокровища швейцарской публике. Он согласился. Вскоре мы с директором Фонда Шарлем Мела отправились в Санкт-Петербург.

Договорились, хотя были не только сторонники, но и скептики. Постепенно проект сложился. Вы сами убедились, какие прекрасные экспонаты нам предоставил Пушкинский Дом.

Имена-то на подбор! Карамзин, Крылов, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Салтыков-Щедрин, Достоевский (20 великолепных листов!), Чехов, Бунин, Блок, Ахматова… Список можно продолжать, еще и еще называя славные имена русских поэтов и прозаиков.

К сожалению, мы не получили согласие на вывоз рукописей А.С.Пушкина. Но тут нас выручили коллеги из Польской библиотеки в Париже. Они любезно согласили показать на выставке три автографа Пушкина из своего собрания.

– А чьи рукописи лично вас более всего удивили?

– Салтыкова-Щедрина! Это то, что мне больше всего понравилось, удивило. В них такая экспрессия.

– Да, у него точная, энергичная рука.

– Не дай Бог попасть под его контроль! – с улыбкой произносит Нива.

Гениальный писатель, вспомним хоть роман «Господа Головлевы». Не все его произведения переведены на французский язык, но все же наш читатель может вполне представить себе его творчество, благодаря книге, вышедшей в серии «Библиотека Плеяды» издательства «Галлимар».

– Меня удивила рукопись чеховского рассказа «Оратор». Какая-то бесстрастная...

– Беловая. Но, допустим, Чехов маскируется. А может, в момент беловика он становился спокойным. Начинал юмористом, но потом любовь к человеку взяла верх и гармонизировала личность…

Пожалуй, и рукописи Достоевского поражают. Фонтаны, гейзеры мысли. Возникают как лава из вулкана.

– А почему Вы включили в экспозицию старообрядческие книги?

– Всеволод Багно посоветовал, он хотел показать эти удивительные памятники духовности. Некоторые иллюстрации очень экспрессивные. Они свидетельствуют о таланте неизвестных нам авторов.

Увидев эти книги, я был ими зачарован. Особенно хороши – раскладушки, они раскрываются сюжетно до трех метров.

Завет Пушкина

Память, заключенную в ворохе исписанных страниц и даже в обычном торопливом росчерке пера ценил и А.С.Пушкин.

После поэмы «Руслан и Людмила», он в знак одобрения получил от своего старшего товарища, коллеги по перу Василия Жуковского в подарок его портрет. Юный поэт попросил мэтра романтизма сделать надпись.

Тогда-то и родилась замечательная строка, наполненная высоким смыслом и уважением к вступившему столь блистательно в литературу Пушкину:

«Победителю ученику от побежденного учителя. Вас. Жуковский».

Этим даром Александр Сергеевич весьма дорожил, и, наверное, с него началось пушкинское собрание рукописей и книжных редкостей, интерес и уважение к собирательству. Он обладал огромной библиотекой, в ней были представлены настоящие редкости. Например, «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева ( уцелело 15 книг). В томике, хранившемся в библиотеке поэта, есть рукописная пометка: «Экземпляр, бывший в тайной канцелярии. Заплачено двести рублей. А.Пушкин».

Он оставил эту запись для памяти, увязав свою судьбу с опальным Радищевым и его уничтоженной книгой. Пушкин (воистину – наше все!) и на эту тему высказался гениально точно:

Я скоро весь умру. Но тень мою любя,
Храните рукопись, о други, для себя!
Когда гроза пройдет, толпою суеверной
Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный...

И, долго слушая, скажите: это он;
Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимо и сяду между вами,
И сам заслушаюсь, и вашими слезами
Упьюсь...

Эти строки 1825 года, написанные как бы от имени поэта Андре Шенье, прочитываются и в контексте жизни-творчества самого Пушкина.

Юрий Ростовцев

К началу ^